Эта гиблая жизнь

Всё в той же машине, которую ведёт Иосиф, – учёный-радиолог Анатолий Михайлович Скрябин, работавший многие годы до Чернобыля в российских местностях с повышенной радиацией, и Сергей Беспалый, зам. главного редактора «Гомельской правды». Сергей – родом из этих, заражённых, мест, человек, знающий в районе каждую тропинку. И разговор в машине идёт немного необычный. «...Мы должны научиться жить в этих условиях с наименьшими потерями для нашего здоровья, – сквозь шум двигателя доносятся слова учёного. – Должны определить, как можно тут работать. Что – бросить все эти предприятия, дымящиеся заводы, заражённые земли и уйти жить на Луну?...»

Предварительный богатейший опыт учёных-радиологов собирался в Тоцких лагерях, на Новой земле, в Семипалатинске, Капустином Яре, уральском Атомграде. Однако их прогнозы не вполне оправдались в случае с Чернобылем. Они учитывали действие радиации на обычных, среднездоровых людей. Но Полесье – местность с недостатком йода, и увеличение «голодной» щитовидной железы среди здешних жителей – не редкость. Как раз в годы перед взрывом профилактические медицинские работы среди населения велись но этой части неважно. Случилось никем неучтённое. Щитовидка, которой периодически недоставало йода, начала мгновенно захватывать из окружающей среды и жадно поглощать йод радиоактивный. Рак щитовидной железы – посмертный диагноз многих жертв Чернобыля. Вот вычисления, сделанные медиками на щитовидках больных детей: «Елена Д. – доза 396 бэр, Андрей Г. – доза 738 бэр...».

И ещё одну, невычислимую, и уже – загадочную, особенность отмечает Анатолий Михайлович. Пагубное действие высоких доз радиации на человека в момент паники, стресса, страха возрастает многократно. – Так, представители просвещённой интеллигенции в самом Гомеле, облучившись значительно слабее, чем люди в Хойниках, принявших на себя основную мощь выброса, сплошь и рядом заболевали серьёзней и тяжелее. Но невозмутимость деревенских старух, не особо желавших понимать научной глубины происходящего, оказала ослабляющее воздействие смертоносных и беспощадных частиц на их здоровье.

Простенькие сельские бабушки, постоянно путаясь в произнесении слова «радиация», называют её как придётся – то адцией, то просто рацией, и осмысливают катастрофу на свой, уже совсем непредсказуемый, лад, по всем, однако же, древним законам мифотворчества. Наши попутчики вспоминают свои беседы с ними.

«– Как вам тут живётся? Авария атомная произошла – слышали наверно?

– Видала. Утром на огород вышла – а этого атому кругом!.. Ровно маку насеяно».

В самом деле, если атом – это мельчайшая частица, то что же может быть мельче макового зёрнышка?

«– Меняется что-то, бабуля, после взрыва у вас?

– А как же! Вот: перед крыльцом – верба росла. Так теперь она – груша!..»

«– Как радиация у вас тут, ощущается?

– Рация? С крыльца я смотрела, а она – летит. Летит-летит!» За дом, за угол, завернула, да вон там, на огороде, и села.

– ...И как же она летела?

– Так! Летела».

В Хойникском райисполкоме народу много. И снова никто не говорит о том, как воспользоваться оставшимся людям своим законным правом на отселение, на получение бесплатного жилья в другом месте. Говорят только о том, как жить здесь и чего им удаётся достигать в этих условиях.

Хоть прежний уровень по объёму производства восстановить невозможно – полрайона, всё-таки, пустует – однако, по сравнению с прошлым и позапрошлым годами, идёт его рост. Людей здесь переучивают для работы по новым, неведомым остальному миру, технологиям. Восстанавливаются предприятия. Работает консервный завод. Молочный расширяет производство и скоро будет переведён на двухсменный режим.

Утверждённые нормативы республиканского допустимого уровня радиоактивного заражения продуктов в Белоруссии жёстче общепринятых, мировых, в четыре с лишним раза. Если молоко им не соответствует, его перерабатывают в масло – выяснилось, что радиоактивные элементы уходят в сыворотку. А превышает готовая продукция принятые здесь нормативы – «голову снимут».