Эта гиблая жизнь

Сын, между тем, менялся на глазах. Даже чисто внешне. Он заметно похудел, щеки впали, кожа натянулась на скулах. Это от их нищенской жизни, бросая камень в Перевалова-старшего, констатировала жена. И он готов был с этим согласиться, хотя по-настоящему они еще не голодали. Готов, если б не подозрительный глянцевый сухой блеск в глазах сына, когда он за полночь возвращался домой. Если б не странное бессвязное возбуждение, сквозившее в его движениях и действиях, хотя при этом даже намека на присутствие алкоголя не было. Если б не подозрительная у парня, никогда этим не страдавшего, потливость: даже в сухую теплую погоду туфли были сырыми, словно по лужам брел. Если б не столь же неожиданная страсть к сахару (никогда раньше не был сладкоежкой), который в определенные моменты мог есть стаканами. Если бы не резкие перепады между сонливостью, апатией и беспричинным весельем. Если бы еще не ряд ранее не наблюдавшихся у него странностей...

Все стало понятно, когда, убирая комнату сына, жена нашла на его столе, под стопкой старых тетрадей, кусочки ваты с засохшей кровью и два одноразовых шприца: один – использованный, с характерными бурыми пятнами, другой – совершенно новый. Сомнений не оставалось: кололся!..

А потом пошло все, как в страшном сне.

Чуть ли не до обеда сын отсыпался тяжелым сном, а встав, начинал кому-то лихорадочно названивать, с кем-то о чем-то договариваться. Потом куда-то убегал и пропадал до глубокой ночи.

Все чаще к нему стали наведываться гости – такие же, с печатью тайного недуга на челе и лихорадочным слюдистым блеском в глазах.

Однажды, вернувшись домой раньше обычного, Перевалов увидел в квартире целую компанию парней. У него был свой ключ, и застал он их явно врасплох. Все были сверх меры возбуждены, бессвязно болтливы, а некоторые уже и в блаженной прострации – в самом, в общем, кайфе. На кухне, на плите, булькала в кастрюльке какая-то темно-смолистая гадость, распространяя по квартире сладковато-тошнотворный запах. В комнате сына, где от вони этой было просто не продохнуть, на столе и диване валялись использованные шприцы, окровавленные клочки ваты. На всю мощь ревел проигрыватель.

В квартиру позвонили. Открыв, Перевалов увидел еще двух юношей с той же самой печатью изъедающего их порока. Они спросили сына, асами, хищно поводя ноздрями, уже устремили свои взоры через плечо Перевалова туда, где отрывалась сейчас эта гоп-компания. Они знали, чуяли, что все для них там есть.

Обычно выдержанный, Перевалов рассвирепел. Он захлопнул дверь перед непрошеными гостями. Потом стал выдворять развеселую компанию. Молодые люди были уже почти в полном «улете» и плохо соображали, чего от них этот дяденька хочет. И лишь когда он заорал вне себя, что сейчас за ними приедет милиция, что-то перещелкнуло в их задурманенных мозгах, и они сомнамбулически стали просачиваться в приотворенную дверь на лестничную площадку.

Выпроводив последнего, Перевалов запоздало испугался. Не за себя, хотя в таком состоянии они запросто могли и изувечить. Страшно было, что квартира превращалась в наркотический притон.

Были потом с сыном и разговоры-уговоры, и истерики, и угрозы, но мало что помогало. Правда, шалманов в квартире с тех пор больше не было.

Зато стали с завидной регулярностью пропадать вещи. Сначала книги из личной библиотеки Перевал ова, которую он много лет с большими трудами собирал. Потом пропали музыкальный центр, магнитофон, фотоаппарат и другие вещи, подаренные сыну на дни рождения. Следом пошли в ход вещи из гардероба: сначала собственного, потом и родительского.

Было это и накладно, но еще больше – обидно: сын-то – вор!

Перевалов, в жизни чужой иголки без спроса не взявший, последнее переживал, пожалуй, даже тяжелее, чем пагубное пристрастие сына.

Тот же свое воровство никак не признавал, врал, изворачивался. Некогда честный прямодушный мальчик на глазах становился все лживее, циничнее.

Уже и милиция к нему начала проявлять интерес: то участковый зайдет расспросить, что да как с парнем и как родители на все смотрят, а то вдруг следователь, распутывающий очередную кражу в их районе, заглянет – а не засветился ли тут и их сынок?...

Бог, правда, пока миловал, но очень уж оскорбительно было Перевалову такое внимание. Однако, с другой стороны, и вина скребла сердце – сын-то чей!

Но разве учил он его чему-то плохому, предосудительному? Разве подавал пример? Где и как подцепил он эту заразу? Что заставило?

Рассудком понимал Перевалов, что лично за ним особой вины и не было, таких, как его сын, сама жизнь нынешняя покорежила, и если он, его отец, и виноват, то без умысла и вины. Легче, однако, не становилось. Где-то, наверное, и он, Перевалов, не все, как надо, делал, чтобы сын не мог попасть в такую ситуацию даже в принципе, даже теоретически. Не сумел помочь выработать парню противоядие. Хотя как бы он это сделал, если таких пороков в их стране, пока не сбилась она с курса на светлое будущее, просто не было, потому что не могло быть, по определению, никогда?