Это и десятки других выродков женского пола, поставивших целью своей жизни ниспровержение, уничтожение, с одной стороны, бы;т экзальтированными фанатичками с явной склонностью к некрофилии, с другой — людьми далеко не бескорыстными в своих устремлениях, существовавшими за счет партийных касс с весьма либеральной бухгалтерией, как это делали большевики в начале следующего века,
КСТАТИ:
«Не надо думать, что человек, поступающий в соответствии со своими убеждениями, уже порядочный человек. Надо проверить, а порядочны ли его убеждения».
Каковы бы ни были убеждения женщин этого типа, судя по способам их реализации их иначе, чем преступницами назвать невозможно.
Но наиболее яркое и разнообразное воплощение этот тип получил в последнем столетии.
ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
В первом десятилетии, — «сумбурном, кипучем, с его революцией 1905 года, с последующей реакцией, с яростной грызней политических партий, каждая из которых стремилась стянуть из-под носа у другой то, что плохо лежит, — власть, с русским модерном, символизмом, кубизмом, акмеизмом и прочими «измами», — царила та предураганная атмосфера, какая, вероятно, предшествовала последнему дню Помпеи…
«В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния… Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки…
В городе была эпидемия самоубийств. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно — роскошь и женщины…
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые, считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
Девушки скрывали свою невинность, супруги — верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения — признаком утонченности… Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными».
Женщины всегда были чутким барометром, и, наверное, первыми почувствовали канун грандиозной битвы между человеческим и животным началами. И — в большинстве своем, — как того, впрочем, и следовало ожидать, приняли сторону последних. Это были те, которые хорошо понимали, что им нечего ждать милостей от нормального развития человеческой цивилизации:
— «синие чулки
», на которых к тому времени уже перестали смотреть как на экзотических жриц разума, а подвергали лишь пренебрежительным насмешкам и в быту, и на страницах печати;— женщины-«эмансипе»,
которые были в моде в то время, однако они не могли найти достойного, (по их понятиям) себе применения ни в деловом мире, ни в мире искусств, и вынуждены были ограничиваться ролью сопутствующих товаров;— проститутки
, не выдерживающие тотальной конкуренции и разуверившиеся в стабильности своей профессии;— прыщавые, но восторженные дурнушки-гимназистки
, курсистки и т.п., усматривающие свой жизненный шанс только в коренных общественных переменах;— многочисленный контингент женской обслуги
, перебравшейся в город из сельской местности и ошалевшей от городских соблазнов и терзающейся разрывом между своими желаниями и возможностями;— ну и, разумеется, профессиональные революционерки
, выбравшие вместо пути труда путь борьбы.А сколько было промежуточных типов, так или иначе тяготеющих к паразитизму и разрушению…
------------------------------------------------
«Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной прежде всего манерой одеваться. Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого кали, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке…
За столом демоническая женщина ничего не ест. Она вообще никогда ничего не ест.
— К чему?