Эта прекрасная тайна

Разве не мог отец Филипп служить в той же мере охранником, что и настоятелем? Святым, присматривающим за грешниками?

Глава девятнадцатая

– Вы знаете, почему гильбертинцы носят черные мантии и белые капюшоны? Ни у какого другого ордена нет таких одеяний. Они уникальны.

Старший суперинтендант Сильвен Франкёр сидел за письменным столом приора, небрежно откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу.

Старший инспектор Гамаш сидел на стуле для посетителей по другую сторону стола. Он пытался прочесть отчет коронера, привезенный Франкёром. Гамаш поднял глаза и увидел, что суперинтендант улыбается.

Обаятельная улыбка. Не оскорбительная, не снисходительная. Теплая и уверенная. Улыбка человека, которому можно доверять.

– Нет, сэр, не знаю. Почему?

Франкёр пришел в кабинет двадцатью минутами ранее и принес Гамашу документы. Потом сел и принялся мешать ему читать всякими банальными замечаниями.

Гамаш узнал в действиях Франкёра карикатуру на старую методику допроса, призванную выбивать из колеи, досаждать. Прерывать, прерывать, прерывать, пока допрашиваемый, раздраженный тем, что ему ничего не дают сказать толком, не взорвется и не скажет того, чего не сказал бы в нормальной ситуации.

Эта изощренная, изматывающая методика требовала больших затрат времени. Торопливые молодые полицейские ею не пользовались. Но офицеры постарше знали ее. И знали, что она приносит результаты, – нужно только не спешить.

Старший суперинтендант Квебекской полиции пользовался этим методом применительно к своему подчиненному – главе отдела по расследованию убийств.

Гамаш, вежливо выслушивавший прозаические замечания Франкёра, спрашивал себя, зачем тот это делает. Получает удовольствие? Играет со своим подчиненным? Или в этом есть какой-то скрытый смысл (у старшего суперинтенданта ничто не обходилось без скрытого смысла)?

Гамаш взглянул в обаятельное лицо суперинтенданта, спрашивая себя, что кроется за этой улыбкой. В этом порочном мозгу. В изощренном, предательском разуме.

Пусть Жан Ги считал Франкёра идиотом, но Гамаш-то знал, что суперинтендант далеко не глуп. Никто не может сделать такую карьеру в Квебекской полиции, в одном из самых уважаемых силовых подразделений в мире, если он глуп.

Держать Франкёра за дурака было серьезной ошибкой. Хотя Гамаш никогда не мог полностью отделаться от впечатления, что отчасти Бовуар прав. Пусть Франкёр не был идиотом, но он не был и таким умником, каким казался. И определенно не был таким умником, каким считал себя сам. В любом случае Франкёр был достаточно опытен, чтобы пользоваться старой изощренной методикой допроса, но и слишком высокомерен, используя старый прием на человеке, который почти наверняка его распознает. Он отличался скорее хитростью, чем умом.

Но это не делало его менее опасным.

Гамаш перевел взгляд на отчет коронера. За двадцать минут он сумел одолеть всего одну страницу. Там говорилось, что приор был здоровым человеком шестидесяти с небольшим лет. Отмечался обычный износ шестидесятилетнего тела. Небольшой артрит, частичная потеря эластичности артериями.

– Я выяснил про гильбертинцев, как только узнал об убийстве приора.

Голос Франкёра звучал приятно, властно. Люди не только подпадали под его обаяние – они доверяли ему.

Гамаш оторвался от отчета и придал лицу вежливо-заинтересованное выражение:

– Правда?

– Я, конечно, читал и статьи в газетах, – сказал суперинтендант, отводя взгляд от узкого окна. – Новости главным образом относятся к тому периоду, когда их запись била все рекорды. Она у вас есть?

– Да.

– И у меня тоже. Сам я не понимаю, что в ней привлекательного. Скукотища. Но многим нравится. А вам?

– И мне.

Франкёр едва заметно улыбнулся:

– Я так и думал.

Гамаш ждал, спокойно глядя на суперинтенданта. Словно у него впереди вечность, а бумага в его руке гораздо менее интересна, чем откровения босса.

– А какая получилась сенсация! Удивительно: монахи обитали здесь сотни лет, но никто вроде их не видел. А потом они выпускают одну маленькую запись – и пожалуйста. Всемирная известность. Вот в чем проблема.

– В чем именно?

– Когда известие об убийстве брата Матье станет достоянием гласности, поднимется шум. Он ведь более знаменит, чем «Братец Яков»[49]. – Франкёр улыбнулся и, к удивлению Гамаша, запел: – Frère Jacques, Frère Jacques, dormez-vous? Dormez-vous?

«Братец Яков, братец Яков, спишь ли ты? Спишь ли ты?»

Но веселую детскую песенку он пел как панихиду. Медленно, гнусаво. Как будто в этих глупеньких стишках имелся какой-то скрытый смысл. Закончив петь, Франкёр несколько долгих, гнетущих секунд смотрел на Гамаша.

– За это придется дорого заплатить, Арман. Даже вы, наверно, уже сообразили.

– Да, сообразил. Merci.

Гамаш подался вперед и положил отчет коронера на середину стола. Посмотрел прямо в глаза Франкёру. Тот не отвел взгляда. Смотрел не мигая холодными, жесткими глазами. Он бросал вызов старшему инспектору. И Гамаш ответил на него:

– Зачем вы прилетели?

– Чтобы помочь вам.