Читаем Эта русская полностью

Эта русская

– Какую еще бумагу? А, кажется, я что-то такое о ней читала. Выходит, тебя просят официально заявить, что она пишет замечательные стихи, а ты считаешь их бредом сивой кобылы и ничего такого заявлять не хочешь. Так?

– Да, причем я твердо решил, что и не стану.

– Что – как ее, Анна? – Анна сочтет за подлое предательство, за удар по ее самолюбию и все такое. Достаточно серьезный повод, чтобы порвать с тобой, а?

Пэт по-прежнему говорила с отрешенным видом, добавив в голос нотку подчеркнутой беспристрастности. Ричард считал, что, в принципе, тон она выбрала верный, хотя ему и не повредила бы небольшая доза сочувствия, вроде проявленного Пэт совсем недавно. В частности, сочувствие придало бы ему уверенности в собственной правоте.

– Пожалуй, – проговорил он, отвечая на ее вопрос – Хотя мне трудно судить. В любом случае она так и останется никудышным поэтом.

– С твоей точки зрения.

– Разумеется, с моей, с чьей же еще? Но ведь речь-то идет не о комнатных шлепанцах, а о поэзии, об истине, какой я ее вижу.

– Понятно. И если ты покривишь душой, тебе придется – придется что?

– Поступиться своей профессиональной честью. Как если бы врач нарушил клятву Гиппократа. Прости за высокопарность.

– Не за что извиняться, ты очень точно выразился. И все-таки, Ричард, если посмотреть правде в глаза, эта твоя профессиональная честь – довольно скользкая штука, а? Я хочу сказать, она же не помешала тебе лечь в постель с этой девицей, – я не хочу сказать, что должна была или могла помешать, но ведь, однако, не помешала. Но тогда все происходило, скажем так, втихую, знали об этом только ты, да она, да те, кому вы сами сказали. Теперь же, похоже, об этом, того и гляди, узнает весь белый свет, и тут-то ты вдруг припомнил про свою научную репутацию, совесть и все такое.

– Я понимаю, что оно именно так и выглядит. Просто я не знаю, что еще могу сейчас сделать.

Пэт давно уже перестала изображать отрешенность, а беспристрастной ее теперь назвал бы только самый пристрастный наблюдатель.

– А я знаю, – проговорила она таким тоном, что Ричард удивился, как это ее чуть выпяченная нижняя губа могла когда-то казаться ему умилительной. – Твое мнение об Анниных стихах – это всего лишь твоя точка зрения, точка зрения специалиста, профессионала и все такое, но не более чем точка зрения. Выходит твоя любовь, или привязанность, как хочешь, к Анне достаточно сильна, чтобы сбежать с ней, довести жену до нервного срыва и разрушить свой брак, но недостаточно сильна, чтобы заткнуть эту самую точку зрения куда подальше.

– А именно, солгать, – уточнил Ричард.

– А до этого тебе никогда лгать не приходилось? Да что ты говоришь? Нет, ты просто не хочешь лгать именно сейчас, именно в этой ситуации. Но даже если то, о чем ты сейчас говорил, в десятки раз важнее, чем следует из твоих слов, разве это повод отказаться от человека, которого любишь? Как ты там выразился? Извини за высокопарность?

Ричард подумал было напомнить, что, за кого бы Пэт его ни принимала раньше, пока он еще остается мужем женщины, которая, сколько ему известно, только что обошлась с Пэт совершенно по-хамски. Впрочем, подумал он об этом не более серьезно, чем о том, чтобы научиться летать.

Пэт тем временем разыграла красноречивую пантомиму, обведя пристальным взглядом роскошно обставленную Корделину гостиную, а потом оценивающе оглядев Ричарда. Наконец она проговорила:

– Как удобно. Как прелестно. Мы пошли пошалили, потом немножко запутались, потом маленько напугались, а теперь, как раз к месту, у нас приключился приступ профессиональной совестливости. Учти, тебе придется долго и тяжко гнуть спину, чтобы вернуть расположение дамы, которая сейчас сидит наверху, и вернуть его полностью тебе все равно не удастся. Но ведь есть ради чего потрудиться, а, Ричард?