Эта русская

Ричарду это в первый момент показалось неизобретательно. Ну а на самом деле? Ему вдруг пришла в голову мысль, что он ведь имеет только самое смутное и общее представление о том, как Криспин и Фредди живут без него. За ней последовала другая, еще более свербящая мысль, что его их жизнь никогда, собственно, не интересовала и не тревожила. А ведь, может быть, Криспин играет с ним сразу в две игры: в одной они оба состоят в своего рода лиге мужей, в другой счастливый в браке Криспин радуется жизни и, пожалуй, не без некоторого самодовольства утешает бедолагу Ричарда посредством двойного обмана первой? Господи прости, как сказала бы Фредди, такое может взбрести на ум только человеку, который под завязку начитался русских романов, слишком редко смотрит телевизор, слишком редко выбирается на футбол, – стоп, что значит слишком редко? Ни разу, вернее, ни разу после окончания школы. Ну, а кроме того, он слишком часто слушает классическую музыку, слишком редко… слишком редко… Тут его бедный разум сдался окончательно, Ричард осушил бокал модного десертного вина и предался смутным, но напористым мыслям об арманьяке.

Фредди проследила, как муж налил ей кофе, и немедленно отпихнула чашку в сторону. Теперь она говорила:

– Да нет, Ричард, я против тебя ничего не имею, ты не подумай, я считаю, что ты зайчик, но над тобой так измываются, бедняжка, и эта сука Корделия с ее браслетами и со всеми ее… – Ее широковатое лицо с мелковатыми чертами исказила гримаса, и она повернулась к Криспину: – Мне больно.

– Что? Больно? Неужели я сделал тебе больно?

Он развел руками, пытаясь, как заподозрил Ричард, изобразить классический еврейский жест.

– Собака, ты мне ногу отдавил.

– Господи, а я думал, это ножка стола. Прости, пожалуйста…

– Да убери же ногу, придурок. Так я и поверила, что ты не нарочно.

– Честное слово…

Все это время Сэнди сидела тихо, хотя несколько раз собиралась было что-то вставить, только каждые несколько секунд ловила взгляд Ричарда и снова отводила глаза. Когда Криспин попросил счет, – скорее действо, чем просто действие, – Фредди обвела зал удрученным взглядом, то ли признавая, что ее все-таки сбили с разговора о Корделии, то ли попросту размышляя об окружающей обстановке и о только что съеденном ужине. Когда Сэнди заговорила, голос ее звучал по-деловому и будто бы невзначай был тих, чтобы не долететь до слуха сестры.

– Я так понимаю, ты собираешься обратно к Криспину?

– Да, – ответил Ричард. – Впрочем, не знаю.

– Решил пораньше лечь спать?

– Нет. Не знаю.

– Ты не надрался ли, приятель?

– Нет. А жалко, – добавил он, не подумав. Вообще-то он надираться не любил, особенно в последнее время.

– Там, куда я собираюсь, с этим проблем не будет. Ç выпивкой, я имею в виду. Можешь надираться в свое удовольствие.

Во время очередной паузы Ричард поймал взгляд Криспина, свидетельствовавший, что у Криспина своя, и куда более адекватная, точка зрения на происходящее: этот зачуханный бедолага, русскоязычный буквоед, того и гляди, откажется от соблазнительной экскурсии в компании потенциально доступной женщины и вместо этого поплетется домой, к своей мамочке. «бездушной, бесстрастной, безответственной и все же смертоносной. Тем не менее Ричард все еще колебался, не выбрать ли позорное отступление в мир отключенных батарей и белых водолазок, но тут Криспин поставил точку, бросив взгляд на часы, расчетливо подмигнув ему раз-другой и кончив дело убийственным кивком, говорившим о приятии и покорности судьбе.

Этого даже Ричард не вынес.

– Ладно, если ты готова, то и я готов, – объявил он Сэнди и задним числом пожалел, что не вставил во фразу какого-нибудь хрена или блина, чтобы нагрузить ее еще большей значимостью. Спустя десять минут, по большей части довольно неуютных – в толчее на замусоренном тротуаре, – они сидели вдвоем в такси, направляясь в один из многочисленных уголков Лондона, о которых он не имел ни малейшего понятия. Криспин под занавес принял позу полной безучастности, отвел глаза и только коротко кивнул в ответ на благодарность, Фредди же бросила на них красноречивый взгляд, в котором сочетались скорбь по поводу того, что сестре подвернулся мужчина, и злорадство при мысли о возможном уроне, который будет нанесен Корделии. Вернее, так показалось Ричарду. Скорее, Фредди просто немножко перебрала – или надралась. Не важно почему.

Свет освещал салон такси лишь урывками, однако Ричарду его хватало, чтобы разглядеть, что Сэнди смотрит на него отнюдь не урывками и, возможно, чего-то ждет, может быть, даже ждет, что он станет ее лапать, прямо сейчас или чуть позже. Он пытался заново проиграть в мыслях их разговор об отпуске. Одно он решил твердо: лапать он ее не будет. Лапанья в такси, как и неумеренного пьянства, следовало избегать, поскольку и то и другое грозило непредсказуемыми последствиями.

– Я хочу извиниться за Фреддино поведение, – вдруг сказала Сэнди.

– Да что ты, ничего. Ну, то есть ты хочешь сказать…

– По-моему, она сама хотела замуж за творческую личность Годфри, хотя никогда в этом не признается. Ты его когда-нибудь видел?