Еще месяц спустя он был уже знаком почти со всеми девчонками, учился танцевать, и прежней робости как не бывало, но всякий раз, увидев Нину, он норовил свернуть куда-нибудь в сторону, и она заметила это. Да и трудно было не заметить, что пришел человек в столовую, огляделся и — шасть обратно, к дверям. Нина сама остановила его:
— Ты чего такой сердитый?
— Я не сердитый.
На ней был платок с иностранными словами, тот самый, который Ростька повязывал прежде на шею.
— Странный ты какой-то.
— Я не странный.
Она была задумчива; взгляд, которым она смотрела на него, казался печальным.
— Ты хотел показать мне, как ловят хариусов, — сказала она. — Сегодня выходной. Пойдем сегодня?
Он согласился.
Удочки у него были. Нина кивнула, увидев их:
— У моего отца дома такие же.
Но к реке она даже не подошла. Села на широкий пень и попросила Кобысова сесть рядом. Аллах с ними, с этими хариусами! Ей просто хочется посидеть здесь, чтоб никто не мешал. Странно: такая огромная тайга кругом, а никуда не уйти, чтоб не было людей.
— Ты сюда по своей воле приехал? — спросила Нина.
— А как же? — удивился Кобысов. — А вы разве не по своей?
— Нет, — сказала Нина. — Так получилось. Это только ведь в газетах пишут про энтузиазм. А я вот — без энтузиазма. Так получилось, — повторила она. — Тебе, наверно, неприятно это слушать? Ты ведь — энтузиаст. Ребята рассказывали, как ты по двое суток из машины не вылезал. Верно?
— Верно, — тихо сказал Кобысов, — Пока самосвал грузили, я голову на баранку. Десять минут покемаришь — и обратно.
— Ну вот, видишь…
— Так все же так работали, — удивился Кобысов. — И Ростька тоже.
— Ростька? — переспросила Нина. — Ну, он больше о сверхурочных думал и о премиальных. Не такой он человек.
Кобысов промолчал. Видимо, Нина знала о Ростьке больше, чем он сам, хотя они вместе месили колесами таежные дороги. Он промолчал вовсе не потому, что хотел узнать о Ростьке то, что знала Нина. Просто он понял или, вернее, почувствовал, что о Ростьке сейчас говорить не следует.
— Так что же у вас получилось? — спросил он. — Как вы сюда попали?
— А очень просто, — усмехнулась Нина. — Отец пьет, я и удрала. А все остальное — дело случая. Предложили в райкоме комсомола на Абакан — Тайшет, я и поехала на Абакан — Тайшет.
— Вот видите, как выходит, — сказал Кобысов. — А у меня мать померла, ребята сюда позвали — тоже получается случайность? Только я уже отсюда никуда не уеду.
— Уедешь, — снова усмехнулась Нина. — Надоест-то в вагончике жить.
— Комнату дадут.
— Женишься, — в тон ему ответила Нина. — Детишек нарожаешь. И будешь учить их ловить хариусов. Верно?
Он снова не ответил. Нина смотрела мимо него, куда-то на сопки, заросшие кедрачами и похожие на горбы диких зверей, чередой бредущих к реке на вечерний водопой. Там, наверху, на горбах, было еще светло, а здесь, в распадке, уже поднимался туман, перемешиваясь с вечерними сумерками.
Нина сидела, обхватив колени. Юбка у нее была короткой, и Кобысов видел высоко открытые ноги девушки. Он краснел и чувствовал, что она внутренне потешается над его смущением. Вот ведь лопух лопухом! Завел девчонку в такую глушь, сидит рядом с ней и смотрит на ее ноги.
— Как ты думаешь, — спросила Нина, — почему я с тобой сюда пошла?
У Кобысова перехватило дыхание.
— Хариусов ловить, думаешь? — усмехнулась Нина. — А вот и нет. Просто надоело мне… Скажи, все ребята о девчонках плохо говорят, да?
— Нет, не все, — выдавил из себя Кобысов.
— А обо мне? — спросила Нина. — Обо мне что говорят?
Кобысову почудилось, что Нина спросила это с тревогой. Он поглядел на нее, и Нина ответила долгим, испытующим взглядом. Кобысов отвел глаза.
— Ничего, — солгал он.
О Нине говорили. Говорили, что путается с Ростькой и уже надоела ему до чертиков. Есть девчонки как девчонки, без всяких там претензий, а эта влюбилась по самую маковку и прохода Ростьке не дает, а он готов от нее в тайгу бежать, к медведям. Рубашки ему стирает! «Ты чего хмурый — не захворал ли?» Как же, такой захворает! Пол-литра ему охота, вот и вся болезнь…
Но Кобысов солгал и знал, что Нина не поверила ему.
— Наплевать, — сказала Нина, вставая. — Показывай, как ловить хариусов.
Зимой Нину перевели мыть посуду на котлопункт. Ей нельзя было больше работать в тайге, на дороге.
Когда об этом рассказали Ростьке, он только скривил губы.
— Про папу только мама знает. Сам видел, как она с Ромкой на речку таскалась, рыбку ловить.
И тут уж шуток было не обобраться: ай да Ромка, ай да хват-парень! Вот тебе и тихоня, подкатился все-таки к девчонке! Но это были шутки. Никто не сомневался в том, что отец будущего ребенка все-таки не Кобысов, а Ростька.
…Кобысова разбудили апрельским утром, затемно. У вагончика, кутаясь в платок, стояла какая-то женщина. Спросонья и в темноте Роман не сразу узнал фельдшерицу.
— Давай скорее, — сказала она. — Нину надо в поселок везти. Уже.
Это было такое страшное «уже», что Кобысов не вернулся в вагончик, чтобы надеть свитер, а побежал к навесу, в чем был, — хорошо, что успел накинуть ватную стеганку поверх майки.