Эта сильная слабая женщина

Когда он ушел, Любовь Ивановна позвонила Ангелине. Конечно, ей сразу же досталось: не дала телеграмму, ни разу не позвонила, а она уже начала волноваться. Отругавшись, Ангелина спросила уже спокойно: «Когда увидимся-то?» — и Любовь Ивановна сказала, что зайдет после работы.

— Приходи к Жигунову, — сказала Антонина. — Я к нему перебралась, пока пол сохнет. П о л а ч и л а — дышать нечем, такой лак попался.

Любовь Ивановна подумала: Ангелину не переделать, она упорно говорила «полачить», «ло́жить», — так здесь говорили многие.

После работы, идя к Жигунову, Любовь Ивановна свернула на почту. Надо было выяснить, почему за эти дни ей не приносили «Литературку» и «Известия», а только одну областную газету.

— Опять жалуются! — всплеснула руками заведующая. — Ну, я ей покажу! Вы не волнуйтесь, мы разберемся.

— А я и не волнуюсь.

…Прежде чем целовать ее, Ангелина обругала Любовь Ивановну еще раз, но теперь уже для порядка или, скорее, для Жигунова. В однокомнатной квартире Жигунова было тесно от Ангелины: большая, грузная, она занимала здесь слишком много места, и рядом с ней Жигунов казался неожиданно щупленьким и словно впервые попавшим в эту квартиру. Он сидел у окна, старательно отворачиваясь, курил в форточку, а пепельницу держал в руке, боясь обронить пепел и получить нагоняй от хозяйки. Любовь Ивановна улыбнулась: когда Ангелина приходила к ней, она тоже испытывала ощущение, будто появилась настоящая хозяйка, а она, Любовь Ивановна, здесь вроде временной жилички.

Ангелину не интересовало, как она съездила — с пользой или без пользы. Ее интересовало, где она там жила, да не было ли холодно, да как питалась? Наверно, наскоро по столовкам, потому что вон как осунулась за эти дни.

— У тебя аж кожа на шее отвисать стала, будешь на массаж ходить, ясно? Ну, вы тут посидите тихонько, пока я пельмени сварганю.

И все это — и ее ворчанье для порядка, и пельмени, затеянные, конечно же, ради нее, — было знакомо Любови Ивановне и всегда ее трогало.

Когда Ангелина вышла, Жигунов мягко сказал:

— Вы не расстраивайтесь, Любонька. Что поделаешь, ежели у вас такая специальность. Это у нас, у рабочих, просто — что сделал, то и увидел.

Она не поняла, о чем говорил Жигунов. Почему она должна расстраиваться? Тот отвернулся, как бы к форточке, чтобы не напустить дым в комнату.

— Да так, — пояснил Жигунов. — Слух пошел, будто вас на пустое дело поставили.

Вот как! — подумала Любовь Ивановна. Слух! Значит, в институте об этом уже говорят вовсю, если даже дошло до экспериментально-технического корпуса.

— Я в этом не очень понимаю, конечно, — продолжал Жигунов, — и на парткоме молчу, когда разбирают научные вопросы, но вы-то знаете, что у нас просто так слухи не ходят. Может, вам помочь надо, а?

И снова она почувствовала доброту, которой ее окружали эти люди. И конечно, когда она уехала в командировку, Ангелина и Жигунов говорили о ней, и наверняка Ангелина обрушилась на Жигунова: «Рыба ты, а не член парткома! Тебя зачем туда выбирают? Для галочки, чтоб рабочий человек числился? Не поможешь Любе — можешь ко мне не ходить». Вот так она представляла их возможный разговор.

— Чем же помочь, Сергей Павлович? — спросила она. — А слухи пусть ходят. На чужой роток не накинешь платок. Наверное, мой Ухарский постарался?

Жигунов не ответил, и она поняла: Ухарский!

Нет, объяснила она Жигунову, и работа у нее сейчас как работа, только ничего не известно — ни того, что получится, ни того, сколько она протянется. Кто знает, к тому же, сколько времени вообще уйдет впустую.

Институтская высокочастотная установка на пятнадцать градусов в секунду, — ей же надо будет испытывать стали в других режимах. Вот и придется бегать по кабинетам с заявкой на новую установку, пробивать ее в Москве, — все самой, разумеется, потому что Ухарский крутит и работать не хочет. Жигунов удивленно поглядел на нее. Ему было непонятно, как это человек может не хотеть работать. «А насчет установки, — по-прежнему мягко улыбаясь, сказал Жигунов, — может, придумать что-нибудь самим?»Любовь Ивановна покачала головой. Установка — не пельменина, ее из теста не слепишь… И вдруг увидела, что у Жигунова как-то совсем по-мальчишески блестят глаза. Он протянул руку, снял с полочки клеенчатую тетрадь, вынул из глиняного стаканчика шариковую ручку. Господи, мальчишка, да и только!

— Помереть можно! — сказала Любовь Ивановна. — Неужели что-то сделаете? Я ведь в электричестве ничего не понимаю… А когда сделаете?

Это вырвалось само собой, и Жигунов рассмеялся. Он всегда смеялся очень тихо, будто стесняясь своего смеха. Тогда засмеялась и она; эта нетерпеливость после недоверия впрямь оказалась смешной. Но все-таки она махнула рукой — дескать, хватит меня разыгрывать, Сергей Павлович, уж как-нибудь выбью установку в академии. Выбила же в прошлом году для лаборатории два «Нериса» и в Каунас моталась за ними, как настоящий толкач.

Теперь Жигунов лишь улыбался, что-то рисуя в своей тетрадке. Любовь Ивановна не выдержала и, чуть нагнувшись, поглядела, что он там рисует.