Эта сильная слабая женщина

На завтра у нее была назначена первая серия испытаний на новой установке.

— А ты не можешь договориться с начальством и посидеть у меня до обеда? Мне в город нужно — позарез.

— Хорошо, — сказала Любовь Ивановна. — Что, очень плохо?

— Он сознание потерял, — тихо ответила Ангелина, и, пожалуй, впервые Любовь Ивановна услышала в ее голосе отчаянье. — Понимаешь, никогда с ним такого не было. Врач говорит — двухстороннее. Что-то мне страшно, Любка.

— Перестань, — оборвала ее Любовь Ивановна. — Все будет хорошо. Пусть отлежится. Я приду утром.

— Спасибо, — все также тихо и сдавленно ответила Ангелина.

Конечно, Жигунова никак нельзя было оставлять одного. Утром температура у него немного спала, он лежал измученный, осунувшийся, с седой щетиной на подбородке, мокрым лицом, и много пил, с трудом раздвигая потрескавшиеся от жара губы. Ангелина, уезжая, вдруг заплакала в прихожей. Она боится. Он же молчал, никогда не говорил, что начинает сдавать сердце. Она взялась привести в порядок его одежду, и в каждом пиджаке — пробирочка с нитроглицерином. Пятьдесят седьмой год все-таки. И такую жизнь прожил…

Любовь Ивановна подумала — какую? Странно, ведь я ничего не знаю о Жигунове. Знаю только одно — он очень хороший, очень добрый человек.

— Не терзай ты себя, — сказала она.

— Не могу. Не хочу потерять второго, — шепотом ответила та.

Так она и уехала — со слезами.

Любовь Ивановна подумала — и это странно! Ведь любит, очень любит, зачем же надо было вести себя с ним так все эти годы? Характер? Не хотела чем-то поступиться ради него? Она вошла в комнату. Жигунов глядел на нее, улыбаясь своей тихой улыбкой.

— Уехала Линочка?

— Уехала. А вы постарайтесь уснуть, Сергей Павлович. Как это вас угораздило?

— Так ведь все молодым охота быть. Через двор без пальто бегал… Только это между нами, а то она меня загрызет: «Ах ты, старый козел!»

Это получилось у него очень смешно и похоже.

— Она очень переживает, что вы заболели.

Жигунов вытащил из-под одеяла руку и положил ее на руку Любови Ивановны. Она увидела синее сердце, пробитое стрелой, и снизу надпись: «Лина! Буду помнить вечно!» Жигунов перехватил ее взгляд и нехотя спрятал руку обратно, под одеяло.

— Это я сдуру, в госпитале, еще в сорок первом…

— Вы что же — с сорок первого? — удивилась она. Жигунов поглядел на Любовь Ивановну как-то сбоку, недоверчиво.

— А она ничего вам не рассказывала?

— Вы лежите спокойно, — торопливо остановила его Любовь Ивановна. — Много рассказывала, конечно.

— Нет, — улыбнулся Жигунов. — Наверно, не все.

И Любовь Ивановна поняла, что Жигунова ей не остановить, что вот сейчас для него наступила, быть может, самая сладкая минута — вспоминать, снова перебирать в памяти все с самого начала — все богатство, принадлежащее только ему одному, но которым он был готов щедро поделиться с ней.

ЖИГУНОВ

До войны Сергей Павлович Жигунов успел поработать на механическом заводе всего полтора года. Был он одинок, молод, жил в общежитии — двадцать коек одна к другой, а посередине комнаты стоял таз, куда в дождливую погоду с потолка текла вода. В общежитии были разные люди: одни копили деньгу, но не от жадности, а чтобы помочь родным в деревне, другие спускали получку за два-три дня, третьи жили спокойно, размеренно, четвертые были просто безоглядны: прошел день — хорошо, чего заботиться о завтрашнем?

Жигунов ничего не копил, не пропивал и не был ни размеренным, ни безоглядным. Многие считали, что он вообще с приветом — этакий молчун, — не то впрямь стукнутый пыльным мешком из-за угла, не то блаженненький какой-то, леший его разберет! На танцы не ходит, в пивную его трактором не затащишь, с девчонками не гуляет, а если кто-нибудь нарочно заводил при нем разговор с «картинками» — краснел, как помидор на грядке. Факт, блаженненький! Одних это смешило, других раздражало, но скоро на него вообще перестали обращать внимание. Живет себе — ну и пусть живет, кому какое до него дело.

В июне сорок первого, однако, его проводили на фронт, как других. И обнимали и клялись писать друг другу, хотя те, кто оставался на заводе по броне, думали: я-то еще выживу, а вот как ты?..

В первом же бою Жигунов был ранен, и на санитарной «летучке» его из Крестцов повезли в Боровичи, в госпиталь.

«Летучка» была составлена из наспех оборудованного товарняка, и в том вагоне, где ехал Жигунов, остро пахло хлевом — раньше в нем перевозили скот.

На каждой остановке выносили умерших. На весь эшелон был только один врач, и он не мог переходить из вагона в вагон, пока состав двигался. Если в пути кому-то становилось плохо, помочь ему не мог уже никто…

На одной из остановок в вагоне, где лежал Жигунов, появилась девушка в ватнике, надетом поверх грязного, в бурых пятнах, халата, и, оглядев раненых, весело сказала:

— Ну, кто меня замуж возьмет?

Кто-то засмеялся, кто-то ответил угрюмо и гадко, что, дескать, таких невест, как ты, до самой Москвы… Она не обиделась, сняла ушанку и, тряхнув головой с коротко стриженными волосами, крикнула кому-то в открытую дверь:

— Валя, давай мои шмутки!