Эта смертельная спираль

Раньше компьютеры, которые могли проводить манипуляции с ДНК, занимали целую комнату, но сейчас они стали настолько маленькими, что их можно спрятать в теле. Панель гентеха – идеальное сочетание технических средств, программного обеспечения и человеческого мозга, генерирующее постоянные потоки алгоритмически созданных нанитов[8]. Они перемещаются по сети кабелей внутри тела, а затем проникают в клетки, разрушая старые структуры ДНК и искусственно создавая новые. Гентех отращивает сеть и кабели, как тело отращивает кости, или как он может отрастить кудрявые волосы, даже если человек родился с прямыми. Почти у всех такая панель появляется с рождением, чтобы расти вместе с владельцем, и у большинства людей на них сотни, даже тысячи алгоритмов.

На моем запястье всего шесть таких светодиодов. Из-за гипергенеза, аллергии на нанитов, которые управляются большинством кодов гентеха, панель в моей руке не больше прославленного сотового телефона. У меня есть стандартный исцеляющий модуль, модуль органов чувств и глючный двенадцатикилобайтный коммуникатор, который лично закодировал для меня папа. Но если загрузить в нее что-нибудь еще, хоть самый простейший алгоритм, наниты разорвут мои клетки, и я умру за несколько часов.

Это и правда иронично. Я дочь величайшего в мире кодировщика гентеха, но никогда не смогу испробовать большую часть его разработок.

Дакс нажимает на курок. Раздается выстрел, и перья разлетаются в воздухе. Одна птица описывает дугу. А затем падает на землю. Он опускает винтовку, прислоняет ее к хижине и выгибает бровь.

– Ну что, кто первый закончит стихотворение?

У меня отваливается челюсть.

– Нет, это мой проект. Ты не можешь его закончить. Это несправедливо.

Он перепрыгивает через перила и с кошачьей грацией приземляется на траву, а затем, склонив голову, улыбается мне.

– Жизнь несправедлива, принцесса.

– Ах ты, – выдыхаю я, похрустывая костяшками пальцев. – Ты об этом пожалеешь.

Я сбегаю по ступенькам крыльца и несусь по траве, чувствуя, как длинные волосы развеваются за спиной, а затем сворачиваю налево, когда Дакс пытается преградить мне путь. Он сильнее, но я быстрее, поэтому, обогнав его, первая влетаю на галечный пляж и хватаю птицу вытянутой рукой.

Но оказалось, что я недостаточно быстрая. Потому что через секунду Дакс врезается в меня, валит на землю и вырывает голубя у меня из рук. Я переворачиваюсь на живот и вскакиваю, как раз вовремя, чтобы схватить его за волосы. А затем со всей силой дергаю обратно. Он кричит, бросает птицу и с обезумевшим взглядом поворачивается ко мне.

Еще несколько секунд назад мы были двумя кодировщиками, обсуждающими ДНК, а теперь, как волки, кружим вокруг друг друга и сражаемся за то, что нам даже не нужно. Птица не имеет значения. Из любого пера, валяющегося на земле, можно извлечь ДНК, но дело уже не в голубе или стихотворении. А в нас с Даксом. В напряжении, которое нарастало между нами с тех пор, как он поцеловал меня на прошлой неделе, когда папы не было дома. Мы так и не поговорили об этом. И я пытаюсь притворяться, что ничего не произошло, потому что сильно боюсь, что мой гиперзаботливый папа узнает об этом и уволит Дакса. Всю неделю мы пытались работать вместе и игнорировать электрическое потрескивание между нами, словно мы два оголенных провода, с которых в любую минуту может сорваться искра.

Я перевожу взгляд на голубя. Но стоит мне дернуться к нему, как Дакс обхватывает рукой мою талию и приподнимает меня. Сердце начинает колотиться, как только наши тела соприкасаются, и я чувствую спиной его грудь. Но его ноги скользят, и, покачнувшись, мы наконец падаем в озеро.

– Дакс, нет! – вскрикиваю я и вырываюсь у него из рук, а затем убираю мокрые волосы с лица.

Он в ответ смеется. И запрокидывает голову, посылая дугу из капель и брызг.

– Да не нужна мне эта чертова птица.

– Тогда почему ты начал это? Как мы теперь объясним это папе?

Дакс улыбается:

– Послушай. Он все знает, принцесса. Мы поговорили, и он не против, хотя и упомянул, что некоторые вещи ценишь больше, когда их ждешь.

– Ты издеваешься? – чуть не задохнувшись от возмущения, спрашиваю я.

– Нет. Может, все дело в апокалипсисе, а может, и нет, но я получил одобрение Агатты. Думаю, ты догадываешься, что как только мы поженимся, я возьму твою фамилию, а нашего первенца мы назовем Лаклан, в честь твоего отца. Конечно, если это окажется девочка, это имя ее не сильно обрадует, но, надеюсь, она поймет и…

– Катарина!

Мы оборачиваемся на голос и видим папу в дверях хижины.

Я смотрю на Дакса и вижу, как он бледнеет. Желудок сводит. Он лгал. Он не разговаривал с папой и не получал его одобрения, а значит, мы оба трупы. Мне пятнадцать. Наше поведение безрассудно. Мне следовало догадаться, что не стоит этого допускать, ведь теперь все разрушится.

Папа выгонит Дакса. А меня отправит в интернат. Самое яркое и счастливое время в моей жизни закончится, так и не начавшись.

– Идите сюда оба, немедленно! – кричит папа.

– Мы просто… Подстрелили голубя… – оправдываюсь я. – Стихотворение…