Эта страна

Они отошли за угол и натянули капюшоны под крапающим дождиком. Как будто я один из них, подумал Саша. Как будто я тоже. Господи, пронеси.

– Я начинал в БО, – сказал Вацлав без предисловий. – Поэтому имею право говорить о них так, как скажу. Это игроки. Рано или поздно азарт вытесняет в них все остальные чувства – и чувство ответственности в первую очередь. Они либо выгорают, либо гибнут, но сами никогда не остановятся.

– Я видел.

– И подумали, что это дело моих рук? Нет, такого топорного исполнения я бы себе не позволил – ни себе, ни людям, которым давал бы инструкции. Вы понимаете, что произошло?

– Нет.

– Они вышли из-под контроля.

– И вы не можете на них повлиять?

– Не могу. Зато власть может их изолировать.

«Вот те раз».

– Вы… дадите показания?

– Не я. Но показания будут.

– …Я бы не хотел быть в этом посредником.

Саша от испуга поторопился, отказался ещё до того, как было предложено, – и человек в сером тут же его подловил, состроил гримасу недоумения.

– О чём вы? Как университетский преподаватель может быть посредником между революционерами и охранкой?

– …Теперь это называется спецслужбы.

– Я знаю, как это теперь называется.

– …

– Я слышал, и на вас было покушение.

– Ерунда это какая-то была, а не покушение.

– Вовсе нет. Вас приняли за провокатора, решили устранить. Но сперва вам повезло, а потом вмешался я.

– Вы?

– Не хотите быть обязанным именно мне?

– Вацлав… – Саша помедлил, ожидая, что человек в сером подскажет своё отчество, но не дождался.

Очень хорошо, не могло быть у такого папы, мамы и дедушки тоже; мировая закулиса его в пробирке вывела, под кодовым многозначным номером, для своих чёрных нужд. То-то неприятно произносить «Вацлав» – это всего лишь фальшивка, обманка, подлый трюк. – А вы признаёте, Вацлав, приоритет национальных интересов над внутриполитическими?

– Признаю, Александр Михайлович. Или вы думаете, что в противном случае этот разговор бы состоялся? Вы думаете, я по трусости товарищей предаю?

«Ну и предавай сам. Меня не втягивай».

– Нет, думаю, что из высших соображений. Чего вы от меня хотите?

– Я вам продиктую фамилии. Что с ними делать – решите сами. Я знаю, что вы станете медлить и оттягивать… и потом пожалеете, что медлили, но убедить вас в этом сейчас не удастся. И запомните: я не хочу, задним числом, делать вас во всём виноватым. И я не змей-искуситель. И вы не дитя.

В детстве Саша думал, что «в противном случае» – это когда будет очень противно. И не зря он так думал, думает он теперь. Доцент Энгельгардт, как правило, имел дело с вкрадчивыми людьми; сейчас к нему обращался человек откровенный.

– А кто писал ту записку?

– Записку? Была записка? Не знаю. Посошков обычно записки пишет.

– Иван Кириллович неспособен на подлость.

– Это верно. Я один здесь подлец, все чистые.

Человек в сером почти прошептал эти ужасные слова, и как Саша ни старался убедить себя, что это всего лишь горькая шутка, у него не получилось.

В книге, от которой, назвав её автора «очередным немцем», отказался дядя Миша, Карл Шмитт комментирует Гоббса и пишет об одномоментном существовании и готовности к борьбе Левиафана и Бегемота, государства и революции. Сам Гоббс видел в Бегемоте безусловное воплощение зла, но к ХХI веку привыкли говорить о равенстве не только сил двух чудовищ, но и их, так сказать, платформ.

Со скрежетом зубовным доцент Энгельгардт достал телефон и приготовился вносить данные. «А Фёдор там окажется? А Посошков?»

– Лучше на бумаге.

– Вы напрасно думаете, что клочок бумаги скомпрометирует меня сильнее, чем телефон.

– Смотря в чьих глазах. Перестаньте. Еcли клочки бумаги аккуратно хранить, они будут в разы безопаснее ваших новых устройств. Уж это я понял.

Саша пожал плечами и подчинился. Бумагу действительно можно спрятать. Или съесть.

В списке, помимо трёх неизвестных, оказались Фёдор и Кошкин. Ты б ещё дядю Мишу приписал, сердито подумал доцент Энгельгардт.

– Большевики никогда не признавали индивидуальный террор.

– Мало ли чего они не признавали. А как же Троцкий?

– Да вот так. Это была казнь, совершённая действующей властью. Спецоперация. Боевики-террористы спецопераций не совершают.

Государство проводит спецоперации, боевики устраивают акт, а на дело идут уголовники. Какое бы попутное зло ни нёс Левиафан, именно с ним связано представление о порядке и ответственности за порядок. Именно Левиафан получает удар каждый раз, когда порядок оказывается в оппозиции не хаосу, а ценностям.

– У них всё наперекосяк. Они ни для кого не могут представлять настоящей опасности.

– Ничего, научатся. Войне учишься быстро.

Порядок может оказаться одной из ценностей, или будет им подчинён, или, напротив, окажется важнее; но Сашу Энгельгардта в любом случае не ждёт ничего хорошего.

Климова, босая и в чёрной кружевной комбинации, сидит в кресле и читает журнал «Эксперт», а полковник Татев лежит на полу, положив голову ей на ногу, курит, просматривает сообщения в телефоне. Откладывает телефон. Гасит сигарету.

– Климова, что у тебя на втором этаже?