Эта свирепая Ева (Сборник)

В беседах со мной он не раз говорил, что очень любит Землю в целом, все ее стихии. Для него планета нашане абстрактное понятие или поэтический образ, у него конкретное понятие о ней, выработанное долгими и далекими путешествиями.

Он любит природу не только за ее величественность и красоту, природа дорога и близка ему не только своей эстетической стороной. Он любит все живое за одно то, что это жизнь, ненавидит мертвое и враждебное человеку.

Вместе с тем Евгению Максимовичу присуще ощущение Космоса. Это очень явственно отразилось в его научно-фантастических произведениях: романе «Звезда и атом» — о вторжении ученых в мегамир, то есть в объекты протяженностью более пяти миллионов световых лет и в повести «Партизаны Космоса» — о контактах с инопланетными цивилизациями. Короче говоря, он, по Марку Аврелию, «наблюдает движение светил, как принимающий участие в нем».

— Конечно, Андрей Сергеевич, освоение Космоса — это чертовски здорово, грандиозный замах, — говорил он мне, — но нельзя забывать, что на Земле, нашей Земле, много еще непознанного, прежде всего — Мировой Океан.

Кудояров неустанно призывал к познанию гидрокосмоса, к необходимости бережного отношения к Океану. В повести-предупреждении «Слепой гладиатор» он нарисовал картины смерти Океана в результате небрежного, преступного обращения империалистов с голубой житницей человечества; там были поистине страшные зарисовки невиданного бедствия планеты, написанные с уэллсовской образностью и убедительностью, напоминающие офорты Гойи.

В большом научном коллективе «Академика» Кудояров был демократичен, прост, внимателен к людям, вне зависимости от рангов и заслуг, очень общителен. Он умел скрашивать досуги людей неистощимой своей выдумкой. Вот, скажем, в вечерние часы он появляется в кают-компании, приветствуемый благожелательным гулом голосов, извлекает из кармана моток мягкой проволоки, плоскогубцы и сразу же около него образуется тесный кружок любопытствующих. Сильные пальцы Кудоярова начинают вертеть из проволоки мудреные головоломки, каждый раз новые. Объявляется премия за отгадку.

— Вот это, — с лукавой усмешкой говорит Кудояров, — два конца, два кольца и спиралька — очень ядовитая штучка, товарищи… Не всякому по зубам.

Постепенно в игру втягивается все больше и больше участников. Забавно видеть, как какой-нибудь высокоученый муж, облысевший над тайнами высшей математики, кряхтит, безуспешно пытаясь освободить спираль из плена колец — штучка, действительно, оказывается очень «ядовитой».

— Евгений Максимович, это невозможно, — взывает наконец вспотевший муж.

— Как невозможно? — отзывается Кудояров. Он берет головоломку из рук неудачника и… — раз-два-три, демонстрирует решение, обычно — очень простое. — А ларчик просто открывался, — резюмирует он под общий смех.

Нужно слышать, с каким уважением, даже с нежностью, говорит о Кудоярове капитан Лех Казимирович Ковальский, «лицо номер два» по своему положению на «Академике».

— Вот вы вспоминаете о людях Возрождения, — говорит он, покачивая ногой в белой парусиновой туфле, — да Винчи, Рабле, Дюрер, Шекспир и другие, как вы изволите выражаться, «доблестные собеседники на пиршестве человеческого ума». Но я бы не стал забираться так далеко, во Францию да Италию. Сравнение напрашивается ближе. Знаете, с кем я бы сравнил Евгения Максимовича? С Ломоносовым. Тоже ведь «рыбацкую академию» прошел, такой же обширный ум. Поверьте мне, этот человечище создан для битвы, и нет опасности, которая остановила бы его на пути к познанию.

Сам капитан Лех — не менее яркая и самобытная фигура, рядом с Кудояровым. Всегда в отутюженном белом кителе с капитанскими шевронами на погонах, гладковыбритый, коренастый, он пристально смотрит на меня своими зеленоватыми кошачьими глазами. Я поражаюсь подвижности, с какой этот глубокий старик взбегает по трапам, и задаюсь вопросом: да сколько же ему лет? Пробовал я спрашивать Кудоярова, но тот ответил только, что это компетенция отдела кадров и что его самого, Кудоярова, на свете еще не было, когда капитан Лех уже ходил на больших океанских парусниках штурманом.

Знания капитана Леха во всем, что касалось моря, поражали своей обширностью. В сочетании с прекрасно сохранившейся феноменальной памятью это снискало ему прозвище «БМЭ», то есть «Большая Морская Энциклопедия».

Я сам плавал — и немало, не пассажиром, конечно, и кое-что знаю о море, но он сообщил мне столько нового, чрезвычайно интересного, так обогатил мои познания о гидрокосмосе, что я должен быть ему благодарен до конца дней своих.