Эта свирепая Ева (Сборник)

— Я видел его фотографии, сделанные, правда, когда этот «Коричневый Агасфер» был много моложе. Посмотрели бы вы его физиономий) сейчас! Можно догадаться, что ему не раз делали пластическую операцию лица, — это, знаете, когда парафин впрыскивают под кожу. Но, как говорится, «бог шельму метит»… На щеке у него остался шрам в форме латинской буквы «с», полученный на дуэли, когда он еще буршем был. В свое время такие шрамы были гордостью их носителей, но теперь никакое искусство хирургов не смогло избавить его от этого клейма. Впрочем, дело не в шраме. Поглядели бы вы, чего они тут нагородили — целый комбинат. Я с трудом представляю себе, каких денег все это стоило. Несомненно, слухи о том, что «подводники» располагают неограниченными средствами — не лживы. Здесь, в этом гадючьем гнезде, они восстановили фашистские порядки.

— И вынашивают, по-видимому, ни много ни мало, планы создания «четвертого рейха», — вставил Скобелев. — Так вы уверены, что это он?

— Абсолютно. И вы догадываетесь, что это для нас означает?

Скобелев вскочил и в волнении заходил по комнате.

— Догадаться нетрудно. Это означает, что у нас очень мало шансов выбраться отсюда живыми. Что будем предпринимать, Евгений Максимович?

— Выбираться своим ходом, — хладнокровно ответил Кудояров.

— Вы думаете, это возможно?

— Шансов маловато, это вы верно заметили. Но знаете, когда сражаешься — нужно побеждать. Это, кажется, Гарибальди сказал. И хотя мы теперь не в океане, а на суше, военного положения я не отменял. Вот если бы нам еще толкового человека из здешних. Не все же тут отъявленные негодяи…

И как бы откликаясь на затаенные мысли пленников, часть стены как бы истаяла. В образовавшийся проход вошел старик с лицом, изрытым морщинами и рубцами. За ним второй — молодой, смуглый, с небольшой бородкой.

Все отшатнулись. Если бы перед пленниками предстали Николай II или батько Махно, они были бы меньше потрясены. Но сомнений быть не могло: перед ними был Андрис Лепет, живой и невредимый.

Скобелев стиснул его в своих объятиях:

— Андрис, голубчик! Разве со дна океана возвращаются?

— Как видите, Геннадий Сергеевич!

— Я не большой охотник до цитат, — сказал Апухтин, — но мне вспоминаются слова Марка Твена: «По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться».

На лице Кудоярова впервые за последние часы появилась улыбка.

— Объяснитесь, Андрис. Я ведь в чудеса не верю.

— Времени мало, скажу коротко. Я попал на подводную станцию и спас меня вот этот товарищ. Его тут знают под именем Мишеля Рузе. Но он наш человек. русский. Михаил Козлов. Во время войны оказался за рубежом, мыкнул горя. Сам он называет себя «Караязиджи».

— Что это означает?

— По-турецки — «Человек злой судьбы».

— А что за подводная станция?

— Есть у них такая в океане, что-то вроде подводных рудников, выработки в кратере потухшего подводного вулкана. Что они добывают там — не знаю. Но это «что», вероятно, ужасно. Работают там люди, завербованные за большие деньги, с них берут подписку о сохранении тайны. Впрочем, деньгами этими им воспользоваться не удается, так как никто оттуда не возвращается.

— Адская кухня! — воскликнул Фомин.

— Ну, доставили меня сюда с моим спасителем. Интересовались — где же шлюпка с вами. Им хорошо известно, что течение проходит близ этих берегов, выслали глиссер на поиски. Ну и расспрашивали об «Академике», о «Перехватчике ураганов». Говорю, не знаю, не видел. А особенно — о профессоре Румянцеве. Дался им этот профессор! Я им твержу: нет на «Академике» Румянцева, он на острове Буяне сейчас. А они все свое!

— Ну, завязали они узелок, — сказал Кудояров, — Тут и чья-то разведка, и торговцы наркотиками, и нацисты… Такой клубок змей!

— Как же вы попали сюда, к нам? — спросил Скобелев.

— Потайным ходом, — ответил за Андриса Козлов. — Я совершенно случайно на этот секрет натолкнулся. Должен вам сказать, что когда я сюда завербовался, то месяца три, до отправки на подводную станцию кладовщиком в монастыре работал. Им как раз грамотный человек по этой части нужен был — знаете, отчетность, то да се, чтобы по-немецки все было — «ганцаккурат». Нибелунги мне доверяли, знали, что меня Интерпол разыскивает по одному старому делу, значит, податься мне отсюда некуда.

Тут все уверены, что храм стоит на монолитной пирамиде. И ни монахи, ни нацисты не трехнулись, что здесь, в толще ее, имеются свои кулисы — да какие! У жрецов свои тайны были тут и ходы-переходы есть, лабиринты и подземелья. В одном скелеты навалом до потолка, аккуратненько так сложены…

— Тысяча и одна ночь! — вырвалось у Апухтина.

— Ну, скажу я вам, они, то есть те, которые на рисунках с орлиными головами, что жили здесь когдато, такие были механикусы! Ффф-у-у! Тут такая черная магия, и заметьте — действующая! Представьте себе, они электричество знали, летательные аппараты имели…

Козлов выложил все это залпом, потом перевел дух и сказал:

— Однако, товарищи, времени для разговоров у нас в обрез. Вам собираются сделать предложение: связать вас по радио с кораблем, чтобы он пришел за вами в определенное место.