Эта свирепая песня

На самом деле именно так она и пыталась выглядеть, но что-то в ее шоу явно отдавало фальшью. Как будто она замаскировалась или носила слишком тесную одежду с чужого плеча. Кто его знает?… Август на секунду зажмурился. По его спине стекали капли пота.

Ему казалось, что он может полыхнуть, как костер, – наверное, сейчас кто-то раздует пламя и…

– А еще что?

Родители пытливо смотрели на Августа. Он попытался сосредоточиться.

– Я вроде бы завел друга.

Ильза просияла. Лео выгнул бровь. Генри с Эмили переглянулись.

– Август, – нарушил тишину Генри. – Это отлично. Но будь осторожен.

– А я осторожен! – раздраженно огрызнулся Август, и его прорвало: – Вы хотели, чтобы я смешался с ними! Как бы мне такое удалось, если бы я не стал заводить друзей?

– Я всецело поддерживаю твои новые знакомства, Август, – ровным тоном произнес Генри, – но не сближайся с ними, ладно?

– Ты чего? – рявкнул Август. – Ты и вправду считаешь меня таким дураком? Думаешь, раз ты продержал меня в компаунде взаперти четыре года, у меня вовсе нет мозгов? Что я, по-твоему, собираюсь сделать, па? Пригласить их на праздничный ужин? – заорал он и вскочил из-за стола.

– Август! – взмолилась Ильза.

Август услышал, как родители встали, когда он выбежал из кухни, – однако в коридор за ним выбежал Лео.

– Когда ты ел в последний раз? – строго спросил он.

Август заколебался, и Лео мигом подлетел к нему. Август съежился, отпрянул, но у его брата была мгновенная реакция: не успел Август сделать и полшага, как Лео прижал его к стене. Он взял Августа за подбородок и поднял ему голову. Взгляд черных глаз впился в лицо Августа.

– Ну?…

Голос Лео источал влияние, равно как и его физическое прикосновение, и ответ сам вырвался наружу.

– Несколько дней назад.

– Черт побери, Август! – выругался Лео, отступая.

– А что? – фыркнул Август, потирая ребра. – Ты обходишься по неделе, иногда и больше. А Ильза вообще в пище не нуждается. Почему я должен…

– Потому что должен! Прекрати со мной пререкаться! В тебе бушует огонь, братец. Научись использовать свое пламя, а не пытаться затушить его.

– Я не хочу…

– Твои желания тут ни при чем! – оборвал его Лео. – Нельзя строить сопротивление и морить себя голодом! Ты знаешь, что будет, если ты не станешь есть. Твои драгоценные отметины исчезнут, и тебе придется начинать заново…

Но Август боялся совсем другого: Лео был об этом прекрасно осведомлен.

Проблема заключалась не в исчезновении меток, а в том, что Август мог утратить вместе с ними. С Лео это уже произошло.

– Сколько их у тебя, а, братец?

Август сглотнул.

– Четыреста восемнадцать.

– Четыреста восемнадцать дней, – повторил Лео. – Впечатляет. Но ты не можешь иметь все сразу. Либо ты ешь, либо идешь во тьму. Сколько умерло, когда ты сорвался в прошлый раз? Восемь?

У Августа сдавило горло.

– Девять, – прошептал он.

– Девять невинных жизней, – подыжожил Лео. – И все из-за того, что ты отказываешься от пищи.

Август обхватил себя руками.

– Чего ты хочешь?! – сердито проговорил Лео. – Быть обычным человеком?

Он выплюнул последнее слово, будто оно жгло ему язык.

– Лучше стать человеком, чем монстром, – выпалил Август.

На лице Лео заиграли желваки.

– Хватит, братец, – прошептал он. – Не вали нас в одну кучу с этими низменными созданиями. Мы не корсаи, которые роятся над падалью, как мухи. И мы не малхаи, которые жрут сырую плоть. Мы – не дикие звери, братец. Сунаи символизируют правосудие и равновесие. Сунаи – это…

– Лицемерие, вещающее о себе в третьем лице? – ляпнул Август, не успев затормозить.

Глаза Лео сузились, но спокойствие его не поколебалось. Брат всегда был таким.

Лео достал мобильник и набрал чей-то номер. Кто-то ему ответил.

– Скажи Харрису и Филлипсу собираться на прогулку, – произнес Лео.

Он нажал «Отбой», после чего вытащил из кармана сложенный листок бумаги и сунул Августу.

– Иди поешь, пока не устроил чего-нибудь похуже скандала. – Лео положил руку на плечо Августа и притянул его к себе. – Притворись, что жуешь курицу, – негромко добавил он. – Прикинься нормальным. Ты справишься, братец. Но помни – это не изменит твоей сути.

И Лео развернулся и направился на кухню.

Август не последовал за ним. Он стоял в коридоре, пока его сердце не утихомирилось, а затем пошел искать свою скрипку.

Когда дверь кабинета Харкера открылась, солнце уже село – последние отсветы растеклись по небу фиолетовым закатом. Кейт сидела у кухонного стола, и не из ученического усердия – домашнее задание было давно сделано, – а из упрямой решимости. Она твердо намеревалась поговорить с отцом. Он избегал ее целую неделю, с того самого момента, как черная машина доставила ее сюда в глухой предрассветный час.

Когда они прощались в первый раз, Кейт исполнилось пять лет. Город рвало на части, а она всхлипывала, потому что не хотела покидать дом.

Он усадил ее в салон, пристегнул и взял ее лицо в свои ладони.

– Моя дочь не плачет, – сказал Харкер.

И слезы Кейт сразу же высохли.

А когда она вернулась после заключения перемирия, Харкер произнес следующее:

– Смотри, чтобы я гордился тобой.

Но она его в чем-то разочаровала.