Эта тварь неизвестной природы

Баба возвращалася с далёкого выхода. Набису было это ясно так же, как простая водка. Набис знал эту бабу. В палаточном лагере «Беженск» все всех знали, но уж всех знали все доподлинно – в Зоне. Звали бабу тётя Алиса, кличка у неё была Рыбачка, а фамилия Рыбакова, на Земле работала она главным кассиром в сельсовете, погибли у неё в Зарнице и дочери, и муж, а выжил лишь юный зять, страдавший от рака с до-Беды. Американцы сказали ей, что есть надежда пролечить парня в Германии бесплатно. Там, мол, лечат, там, мол, такие выживают, долго живут. И тётя Алиса собирала, ништячничая, деньги на взятку, но не для немцев-врачей, а чтобы вывезти зятя из карантина. Стоило это на вчерашний день пятнадцать тысяч долларов у браконьеров с ериков по-над речкой Стёпкой. Две здоровых «радуги», что тётя Алиса несла сейчас на коромысле в двух авоськах, у Петровича стоили по сто пятьдесят штука, а на внешней границе Предзонья, на Царёвском, например, КПП – до двухсот в погожий день. Выгода! Тётя Алиса была в ОЗК, голова её была повязана пиратски капроновой косынкой, прокатный 47-й тяжело пригибал тётю Алису к поверхности планеты, неправильно вися на груди. Увидев машину, она спокойно и безразлично уступила дорогу, подождала, пока механизм проедет, и двинулась себе снова, продолжая путь, начавшийся не менее, чем вчера утром. К вечеру она вернётся в лагерь, сдаст автомат бомбиле (сверхсрочнику старшине Палкину, скорее всего), отберёт у него залог, который он вечно норовит зажилить, дойдёт до палатки, накормит зятя и приберётся за ним, а потом, не раздеваясь, упадёт на койку, канув в тот сон, что сильнее смерти. А послезавтра отправится пешком за тридцать километров сбывать ништяки… Все на кузове, свернув головы, смотрели ей вслед. Харон вильнул к складам, тётя Алиса скрылась из виду за ребром здания управления, и тут вдруг майор Коростылёв сел прямо и начал сквозь зубы материться, шипя и сплёвывая, и никто его не останавливал, пока Харон не притёрся у эстакады складского ангара и не заглушил мотор, и даже тогда Коростылёва никто не остановил, он утих сам.

– Приехали! – сказал из кабины Андреич Харон первое за сегодня слово.

Блинчук недобро пялился на Набиса.

– Приехали, – подтвердил Набис. – Это сюда, в ангар.

– Что там?

– Там что-то вроде гостиницы с баром. Называется «Две трубы».

– Браконьеры?

Набис вздохнул.

– «Смаглеры».

– Почему так? – спросил Блинчук.

– От американского «смаглерс», товарищ полковник, – сказал Коростылёв. – Контрабандисты. Жаргон.

– Чёрт ногу сломит, – сказал Блинчук. – Трекеры, смаглеры… Бедованы, чёрт бы их побрал!.. Хорошо, а «магацитлы» кто такие?

– Это, например, мы с вами, товарищ полковник, – сказал Коростылёв.

Блинчук матюгнулся.

– Скажите, Набис, а ведь наши американские друзья в свободное время тоже ништячничают в чёрную? – спросил Коростылёв. – Чего уж сейчас-то. Мы же уже тут. Сами, глядишь, увидим невзначай.

Набис утёр мокрое лицо мокрой ладонью и спрыгнул с кузова на эстакаду под навес. Он дело сделал. У дверцы, прорезанной в закрытой воротине ангара, стояла скамеечка. На неё он и сел, и достал портсигар с порезанной астраханской «астрой», и закурил, прикидывая, что эта за сегодня – третья, осталось, значит, ещё три на сегодня. Набис бросал курить, гуманно отрезая привычку по частям. Он собирался жить долго и в Америке.

Как будто забыв про него, мимо него гуськом в дверцу прошли все четверо. Блинчук шагал первым, в бой, Коростылёв замыкал, прикрывая спины… И всё-таки он кивнул Набису, поравнявшись с ним, перед тем, как скрыться в предбаннике бара. Да, самый опасный из них – майор. Именно потому, что самый человечный. Прошло времени. Набис курил. Дождь шумел, остывала под ним «шишига», Харона не было ни видно за залитым ветровым, ни слышно. Вдруг раздались шаги, безопасные, справа, шлёпали по лужам ботинки. Набис посмотрел. Приветствуя его издали поднятием рук, к «Двум трубам» приближался знакомый контрактник Фенимор. Тут Харон мигнул фарами, Фенимор, даже руки не опустив, следующий по счёту шаг сделал вправо вбок и пропал в какой-то щели между пристройками. Набис докурил до губ, выбросил окурок в дождь и неторопливо пошёл его искать.