Этажи

Всё, что я здесь наблюдаю, лишь остов моего детства – местами он погнулся, покосился, поржавел, но в целом еще держится. А вот его наполнение давно исчезло, улетучившись в сферу моих сказочных воспоминаний. Я сталкиваюсь с ними каждый день, и иногда они будят во мне глубинную тревогу – совсем не похожую на нервные расстройства, которые рождаются в напряженной, суетной повседневности. Меня тревожат мысли о будущем – оно кажется еще более мрачным на контрасте с тем волшебным светом, который сочится из моего детства; он словно свет из коридора, который столько лет настырно пролазил в мою комнату в щель под дверью. И всё же – в конечном счете – атмосфера спокойствия, благополучия и добра утешает меня: впервые за долгое время я никуда не спешу, не дергаюсь, движения мои стали почти вальяжными и в перерывах между писаниной я пребываю в благостном состоянии, которое подвластно лишь настоящему философу и созерцателю.

На ночь я перестал занавешивать окна: огоньки Лога, дальние отсветы и зарницы, изредка вспыхивавшие в большом городе, не бередят меня. Спокойнее я стал относиться и к часам – не удаляю их из поля моего восприятия. Будильник перестал тикать слишком громко – не ведет больше свой зловещий обратный отсчет, а я не запираю его на ночь в шкаф, позволяя остаться на полке. Наручные часы я вольготно кладу на стол, не переворачивая вверх тормашками; обычно, когда я просыпаюсь ночью и включаю настольную лампу, один неосторожный взгляд, брошенный на циферблат, тотчас лишает меня дальнейшего нормального отдыха – информация стремительно попадает в мозг, который делает неутешительный вывод: спать осталось так мало… Какое же блаженство испытываю я теперь, когда позволяю себе отказаться от этих горестных привычек невротика и неврастеника!

*      *      *      *      *

Однажды давно, будучи еще маленьким мальчиком, я лежал в своей постели и, как обычно, много думал. Я уже тогда много думал… Свет из коридора просачивался под дверью.

И вот из роя мыслей я выхватил такую: «А что будет, когда я умру? Что я почувствую и буду чувствовать ли вообще?» Мне представлялось ночное и почему-то беззвездное небо – однородная, беспросветная мгла космоса. И эта абсолютная чернота символизировала смерть… Вопрос казался мне таким загадочным и таким притягательным! И всё-таки я осознал, что нужно срочно избавиться от этих мрачных образов. И я ответил самому себе так: «Когда-нибудь я, к сожалению, обязательно узнаю, что случится после смерти. Но пусть это будет лучше не скоро. Как можно более не скоро…»

С тех пор прошло лет двадцать; о смерти я размышляю теперь всё более отчаянно. Возможно, пройдет еще много лет, и старость и смерть застигнут меня врасплох, а я так ничего и не пойму, не приду ни к какому выводу… И что все мои размышления окажутся напрасными. Пожалуй, я боюсь этого больше всего.

В суматохе дней и дел я, очевидно, не понял тот настрой, который сформировался у меня в последнее время. И тогда то, что было смутным наяву, приобрело четкие очертания во сне. Сны вообще часто приходят мне на помощь: они – лучшие индикаторы моего состояния.

Похоже, я почти смирился: кончаются силы сопротивляться, негодовать, истязать себя. Я становлюсь фаталистом в том смысле, что принимаю, что единственная, нелепая, случайная жизнь прошла именно по этой дорожке, а на другую дорожку мне никогда не свернуть – как не попробовать жить заново.

Это как всё с тем же пресловутым Дедом Морозом (я что-то часто вспоминаю его в последнее время)…

Не помню, сколько мне было лет. Проводы старого года отчего-то не задались, и мама пребывала в скверном расположении духа. За пару часов до наступления самых волшебных мгновений моего детства она прямо заявила мне, что, так как я плохо себя вел, подарков от Деда Мороза на этот раз не будет. И что, чтобы как-то скрасить положение, подарки для меня пришлось покупать ей самой. Я принял эту информацию спокойно – ведь я не успел сообразить, какой кардинальный поворот намечается в моей жизни. Было и что-то от детского цинизма: раз подарки всё же приготовлены, то не всё ли равно, от кого они – от Деда Мороза или от мамы. Тем более что, как выяснилось, качество подарков, впервые за всё время преподнесенных мне не Дедом Морозом, а мамой, в худшую сторону ничуть не изменилось. И я был доволен.

Ну а год спустя так же без обиняков мама сообщила мне, что Деда Мороза не существует. И поведала об этом снова не нейтрально, а с нападками: такой большой мальчик, а всё веришь. И я не знал, что сказать, что ответить. Спорить с мамой, возражать ей – этого я позволить себе не мог, ибо был еще слишком мал; никаким «большим мальчиком» я в действительности не был.

При этом, как ни странно, я нисколько не пригорюнился, не пустил нюни. Исчезновение Деда Мороза из моего мира прошло на удивление буднично.

Это покажется нелепым, но, по-моему, теперь мне существовать без Дедушки Мороза гораздо тяжелее, чем было тогда. Раз нет волшебника, то нет и волшебства, а раз нет волшебства, то нет и чуда. Нет и спасения.

Просто нужно мужаться.

28 августа, среда