Этажи села Починки

Чудовищное невежество, деспотизм родителя-батюшки Кольцова, его боязнь: как бы девушка-холопка не стала женой невесть кого — сына мещанина, — заставили этого «батюшку» продать бедную девушку в рабство, «в казаки» на Дон. И все это совершилось тогда, когда сын его, юный поэт, находился в степи с табунами и не подозревал о жестокости, совершающейся в это время в доме отца.

Два года не виделись мы с братом, два года назад был я у него последний раз. Теперь он был на новом месте, но в горенке, отведенной ему хозяйкой, все так же: книги, рисунки, тяжелые застекленные рамки с набором самых разных, самых красивых бабочек. Неизменный спутник брата, старый баян стоял на видном месте.

— Ну, что ты, как ты? — расспрашивал меня брат.

— Живу, работаю.

— Все живут, все работают, вернее, должны работать.

Я принялся выкладывать привезенные из города гостинцы.

— Ух ты, — воскликнул брат, когда я развернул спиннинг — давнюю его мечту. А когда достал из портфеля масляные краски и набор кистей, среди которых две были колонковые, — тут он и вовсе подпрыгнул чуть ли не до потолка, закричал:

— Давай обедать! веселиться будем!..

— Лучше без торжества.

— Пообедаем и — гулять. Я тебе покажу наши места и перспективу наших весей. И поговорим вдоволь.

За обедом я рассказывал хозяину, чем занят, о новой своей работе. Вспоминали прошлые годы, иные дни, друзей-товарищей…

Николай смешно щурился, часто наливал сухое вино, от которого он заметно хмелел.

— Знаешь, — горячился брат, — я вот прихожу к выводу, что мы много теряем талантов на местах, в таких вот глубинках, как наша.

— Что ты имеешь в виду?

— А то, что для вузов надо подбирать ребят, начиная с первых классов. Сколько в селах, вот таких, как наше, талантливых ребят!..

— Ну, а в городах?

— И в городах много, — согласился он, — только там больше шансов не затеряться, пробиться к тому, чего хочешь.

— И как же ты представляешь себе практически осуществление этой благородной цели?

Брат поднялся со стула, размял в пальцах сигарету, задумался.

— Дело это, конечно, не из простых. Но ты представляешь, сколько бы новоявленных Ломоносовых мы приобрели.

Серые глаза его возбужденно горели, белесая бровь чуть заметно вздрагивала. Он еще раз прошелся вдоль комнаты и сел.

— Положим, я — русак. Рисование преподаю. Но это, так сказать, полупрофессионально. И вот я здесь заметил ученика с незаурядными способностями. Повторяю — с незаурядными. Слежу за ним несколько лет, воспитываю, наставляю.

Он пододвинул стул поближе к столу, взял стакан, отпил два небольших глотка.

— Так вот, перед выпуском его из школы я пишу заявку в соответствующую инстанцию или там заявление. Ученика могут вызвать или проверить на месте. Будет это что-то вроде конкурса. Я убежден, что в будущем приемные экзамены отомрут.

— Ну, это ты хватил через край, — усомнился я. — Кто же будет успевать всех этих ребят испытывать? Ты рекомендуешь своих несколько человек, другие — своих… А по району сколько, а по области…

— Любое дело, даже самое доброе, можно легко загубить на корню. Я ведь имею в виду особые случаи. Лучшие из лучших, вернее, чем-то выдающихся. Повторяю, дело это нелегкое, но сколько бы мы от этого выиграли. И сколько таких у нас ребят? Да вот, например, — он поднялся со стула, достал объемистый планшет, поставил передо мною несколько карандашных и акварельных набросков, этюдов. — Вот полюбопытствуй. Это восьмиклассник Саша Журавлев, его работы. Представь себе пятнадцатилетнего паренька с глазами взрослого человека. И задумчивого.

Я рассматривал рисунки ученика. И действительно, в них было то трудноуловимое, что можно лишь понимать, чувствовать, но пересказать почти невозможно. Отношения, пропорции, перспектива — как и в рисунках, так и тонах — безукоризненны. Но разве это самое главное, вернее, разве это единственное, что определяет степень одаренности? Все это элементарные условия мало-мальски грамотного рисунка.

Нет. Было еще в этих рисунках и нечто такое, что угадывалось мною в самом, казалось, подходе к изображаемым предметам. А может быть, это действительно только так казалось потому, что брат сумел меня именно на это настроить?..

— Своеобразно…

Николаю явно не понравилось мое определение, он посмотрел на меня с грустной улыбкой.

— Знаешь, — сказал он, — у нас есть еще один выдающийся — тот ботаник.

— Ты обещал ведь с хутором познакомить, — напомнил я.

— Ах да, пошли, там и поговорим.

— Елена Павловна, спасибо за обед. Не убирайте, мы скоро вернемся.

В дверях показалась хозяйка дома, полная, лет пятидесяти пяти женщина, с широким округлым лицом и высокими темными бровями.

— Здравствуйте, — слегка поклонилась она.

Я поздоровался.

— Откуда к нам гость-то пожаловал?

— Из Воронежа, брат мой. Похож?

— Похож, такой же беленький.

— Сейчас поведу его на солнце, пусть загорает… Идем. — Он широко открыл дверь, и мы вышли во двор.

Окрестности и сам хутор произвели на меня хорошее впечатление. Свежие домики, белеющие в густых вишневых садах, были рассыпаны в низине степного взгорья. С двух сторон хутор огибали два пруда…