Эти бурные чувства

Али почтительно наклонила голову и поспешила уйти, пока Джульетта не рассердилась снова. Джульетта подумала, что она, вероятно, создает у слуг неверное впечатление. Ради Алой банды она была готова на все. Она пеклась об их благополучии, политических интересах и союзах с торговыми фирмами и теми, кто вкладывал в их предприятия свой капитал.

Но ей не было дела до мелких дельцов вроде Уолтера Декстера, хотя сами они и мнили себя важными шишками. Она не хотела заниматься делами, от которых увиливал ее отец. Это совершенно не походило на ту беспощадную борьбу, к участию в которой ее, как она ожидала, будут привлекать, когда наконец призовут домой. Знай она, что господин Цай будет держать ее в стороне от кровной вражды и от идущих параллельно уличным сражениям политических битв, она, наверное, не бросилась бы паковать чемоданы и не вылила бы весь свой запас спиртного, когда покидала Нью-Йорк.

После взрыва, который унес жизнь ее няни, Джульетту отправили в Нью-Йорк ради ее собственной безопасности, и там ей пришлось прожить четыре долгих года с ощущением непроходящей злости. Она бы предпочла остаться и драться, а не отсиживаться где-то на другом краю земли. Джульетта Цай была не из тех, кто спасается бегством, но ее родители – как это часто бывает с родителями – заставили ее бежать от кровной вражды туда, где над ней не нависала угроза.

Но теперь она вернулась.

– Ну, вот, опять этот вид, – сказала Розалинда, когда Джульетта надела пиджак поверх своего отделанного бисером платья.

– Какой вид?

– Такой, будто ты замышляешь убийство, – пояснила Кэтлин, не поднимая глаз от журнала.

Джульетта закатила глаза.

– По-моему, такое выражение бывает у меня, когда я просто отдыхаю.

– Когда ты отдыхаешь, то выглядишь вот так. – Розалинда изобразила на лице самое идиотское выражение, какое только можно было себе представить, широко раскрыв глаза и разинув рот. В ответ Джульетта бросила в нее туфлю, от чего Кэтлин захихикала.

– Все, хватит. – Розалинда отбросила туфлю и оборвала смех. – Иди, займись своими делами.

Джульетта уже выходила. Идя по коридору второго этажа, она остановилась перед кабинетом отца, чтобы поправить одну из своих туфель на высоком каблуке, и застыла, услышав доносящиеся из-за двери голоса.

– Извините, – крикнула она, распахнув дверь ударом ноги. – Служанка сказала, что вас нет дома.

Ее родители одновременно подняли головы и заморгали. Ее мать стояла рядом с отцом, положив одну руку на лежащий перед ними документ.

– Слуги говорят то, что мы им велим, qin’`ai de, – ответила госпожа Цай и небрежно махнула рукой. – Разве тебе не надо принять посетителя?

Джульетта бросила на своих родителей испепеляющий взгляд, но они не смотрели на нее, а просто продолжили свой разговор, полагая, что она выйдет и отправится принимать посетителя. Она закрыла дверь.

– Мы уже потеряли из-за этого двух человек, и, если слухи правдивы, будут еще погибшие до того, как мы сможем определить, что вызывает эти смерти, – тихо сказала ее мать. Когда госпожа Цай говорила на шанхайском диалекте, ее голос звучал не так, как когда она пользовалась другим диалектом или другим языком. Сказать, в чем состоит отличие, было трудно, разве что в размеренности и спокойствии тона, даже если тема разговора могла вызвать шквал эмоций. Джульетта объясняла себе это тем, что шанхайский – родной язык ее матери.

Сама она уже точно не знала, какой язык для нее родной.

– Коммунисты вне себя от радости. Чжану Гутао даже больше не понадобится мегафон для того, чтобы вербовать новых сторонников. – Голос ее отца звучал иначе, быстро и резко. Несмотря на то что Шанхайский диалект не включал мощных гортанных звуков, он ухитрялся делать свою речь грохочущей и глубокой. – Когда люди гибнут как мухи, предприятия перестают расти, и на фабриках начинает зреть революция. Деловая активность Шанхая замирает.

Джульетта скорчила гримасу и отошла от двери кабинета. Как бы ее отец ни распинался на эту тему в письмах, ее никогда особо не интересовало, кто сидит в правительстве, если это прямо не влияло на дела Алых. Ей была интересна только Алая банда и связанные с ней дела. А потому, когда она размышляла об этих делах, ее мысли неизменно обращались к Белым цветам, а отнюдь не к коммунистам. Но, если в этом помешательстве виновны коммунисты, как, похоже, подозревает ее отец, это значит, что у нее есть счеты и с ними. Ведь сейчас ее отец говорил не только о политике, но и об этих странных смертях. Возможно, одно вытекает из другого.

Вполне может статься, что за помешательством стоят коммунисты, подумала Джульетта, спускаясь по лестнице на первый этаж.

Но как им это удалось? Да, гражданской войной никого не удивишь. В Китае политические неурядицы были куда более частым явлением, чем мир и покой. Но вырвать собственное горло? Это было не похоже на те войны, о которых знала Джульетта.

Оказавшись на первом этаже, она крикнула:

– Привет! Я уже здесь, и вы можете отвесить поклон!