Эти двадцать убийственных лет

– Мы говорим с вами, Валентин Григорьевич, на рубеже двух веков и даже тысячелетий. Наступил последний год XX столетия. Совсем немного времени пройдет – и XX век со всем, что в нем происходило, со всеми личностями, которые жили и действовали в нем, сразу как бы отодвинется куда-то за горизонт, обретет новый исторический статус. Леонид Максимович Леонов, которого вы хорошо знали и с кем не раз посчастливилось разговаривать мне, Василий Макарович Шукшин, который был нашим современником, Николай Рубцов, Александр Вампилов, Георгий Свиридов, Михаил Шолохов, Андрей Платонов, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Максим Горький – все это будет уже прошлый XX век. А XIX, где Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Достоевский, Толстой и Чехов, – уже век позапрошлый, как сегодня пока для нас XVIII столетие – с Фонвизиным, Сумароковым и Державиным. Что-то происходит в нашем сознании вместе с такой сдвижкой? Вообще, что вы испытываете в душе при этой, как ни говорите, несущей в себе нечто мистическое смене веков и тысячелетий, пусть и есть некая условность в самом определении времени?

– Но эта условность давно как бы материализовалась, приобрела определенные очертания, ступенчатое восхождение, музыкальный ритм, рабочую загрузку. Мы воочию видим время в окружающем нас мире, в нашем сознании летоисчисление от Рождества Христова имеет и другое направление, другой смысл, нежели прежнее и устаревшее – от сотворения мира. Но сам переход из тысячелетия в тысячелетие есть мистический акт. Меняется вся платформа, вся опорность бытия. Жизнь остается все в том же текущем продолжении, но уже на другой высоте, под другим космическим дыханием. И нас не просто вдвинут туда, как скарб, чтобы везти дальше, – так и кажется, что под особыми лучами осмотрят все наше нутро, приплюсуют к той или другой сумме, пометят, как быть с нами дальше.

Конец обыденного, рядового счета совпадает еще и с полным крахом цивилизации. В этом тоже есть что-то мистическое, предостерегающее: приехали, так жить нельзя. Человек и сам сознает, что история человечества кончилась, потому что история есть осмысленное и поступательное движение, движение от худшего к лучшему. А мы погубили и извратили все, из чего могло бы браться улучшение. Начинается дикий и бесконтрольный постисторический период. И «юбилей» дается нам как предостережение, как последняя возможность выбора разумной жизни.

Но, если даже не задумываться об этом (нет сомнения, что человек постарается не задуматься, чтобы не портить себе настроение), все равно ощущение величия свершающегося события, другой высоты и другого неба над головой не должно никого миновать. Мы, может быть, и случайные, но счастливые избранники этого события, единственные из многих поколений людей, укладывающихся в тысячелетие. И это нужно пережить внутренне, этим нужно исполниться со столь же возвышающим чувством. Ну не звери же мы в самом деле, чтобы, уснув в одном тысячелетии, как ни в чем не бывало через несколько часов проснуться в другом – и с обычной скукой взглянуть в окно?!

– А будет место литературе в XXI веке? Уже сейчас для многих Интернет полностью заменил книгу, а звание писателя, некогда почетное и особо уважаемое, кажется, перестает таким быть. Ведь все знали Валентина Распутина, Василия Белова, Юрия Бондарева. А кого из писателей новых поколений знает теперь каждый в стране?

– Да, но не может же все оставаться так, как сейчас, бесконечно. Если бесконечно и в массовом порядке заглатываться Интернетом и прочими электронными штучками, то это смерть для литературы. И для человека тоже. А вероятнее всего – будут дергаться «автоматики» с выжженными Интернетом душами, но будут жить и нормальные люди.

«Война и мир», говорят, введена в Интернет, но попробуйте там прочесть «Войну и мир» – глаза спалишь и удовольствия не получишь. Рентгеноскопия великого текста, сухой паек, извращенчество. «Автоматикам» уже и сейчас нечего в себе питать духовной пищей, а лет через пятнадцать – двадцать они и вовсе рискуют превратиться в конструкции для приема информации и механических наслаждений.

Читать все равно будут. Возможно, на читателей живой книги станут смотреть как на чудаков, но художественная литература не исчезнет. Мы с вами говорили о прошлогодних писательских юбилеях. 200-летие Пушкина, с одной стороны, вылилось в народное поклонение поэту, а с другой – в неосознанный массовый протест против стандартизации человека. Новый порядок вещей, признавая Пушкина формально, фактически отодвигает его, как и всю русскую литературу, на задворки механического, подвергающегося муштре сознания. Пушкин чувствен, необыкновенно красив и богат в стихе, он как дрожжи для души, поэзия его мироточива – конечно, он не вмещается в размер духовно укороченного нового человека, он для этого мира чужак. А народ, интуитивно чувствуя это, вышел навстречу Пушкину как к одному из духовных спасителей.