– Что происходит? Под мощной атакой откровенного бесстыдства и беззакония в течение вот уже пятнадцати лет, в условиях беспощадной и жуткой реальности происходит, по-видимому, реформация душ. Если на одной стороне властвует правило: обогащайся кто как может; на другой – спасайся кто как может. Законы общности ослабли. Рабочий класс разогнали, крестьянство тоже – вот почему и сделалось возможным протаскивание грабительских законов, в том числе закона о продаже земли, окончательно закрепляющих статус-кво богатых и статус-кво бедных, дающих одним полную власть и полную свободу действий, а другим – безвылазное бесправие и еще большее закабаление.
Но вот, как прежде не без пафоса говорилось, на передовые рубежи в борьбе за свои права выходят учителя, врачи… Я уж и не знаю, говорю ли о них как о серьезной силе сопротивления или во имя требующейся в конце беседы бодрой ноты. Но ведь случались же в истории и «бабьи бунты» – и довольно успешные. О них невольно вспоминаешь при виде массовых, самых массовых, организованных, по всему судя, не профсоюзами, а крайним отчаянием выступлений женщин-домохозяек против реформы ЖКХ в Воронеже, на Камчатке, в Усолье-Сибирском… Они – последние ряды сопротивления, но последние-то и самые стойкие, им отступать некуда.
Глава IV
Отнимают у народа родину
Чья эта страна?
Виктор Кожемяко: Валентин Григорьевич, в одиннадцатом номере журнала «Наш современник» за прошлый год опубликована ваша новая повесть «Дочь Ивана, мать Ивана». В моем восприятии она должна стать очень значительным событием нашей литературной и в целом общественной жизни. А каковы отклики? Многие ли газеты и журналы сообщили об этом? Честно говоря, я в прессе мало что читал: по телевидению и по радио вообще ни слова не слышал. Можно ли такое считать нормальным? По-моему, в советское время было иначе. Тут возникает вопрос об изменившемся месте литературы в нашей жизни или об отношении к писателю Валентину Распутину?
Валентин Распутин: Отклики есть. В нашем кругу в основном положительные, в ненашем, как и положено, издевательские. Два мира, две судьбы, два противоположных взгляда абсолютно на все. У одних – боль за Россию и народ, у других, как у Дм. Быкова в «Огоньке»: «Да что же это вас, сердешные, все время насилуют?.. Но если вас насилуют – в диапазоне от Маркса до кавказцев, может, вы как-нибудь не так лежите?» На подобное «остроумие» и отвечать не хочется, очень уж это гадко по отношению к брошенным на произвол судьбы и лишенным всякой защиты десяткам миллионов униженных и оскорбленных.
Но повесть «пошла». Она опубликована уже в четырех журналах, набирается еще в одном, попала в Интернет, вышла книжкой в Иркутске, одновременно в двух обложках, отдельной и общей, выходит в «Молодой гвардии», готовится в нескольких провинциальных городах. Так и надо: пусть небольшими тиражами, но гуще, чтобы читали в самых разных местах. Идут обсуждения, иногда в совсем узком кругу: получили «Наш современник» с повестью, по очереди прочли в семи – десяти квартирах и сходятся для разговора. Как газета в хорошем смысле, нечто вроде «коллективного пропагандиста и агитатора».
– Значение вашей повести, на мой взгляд, в том, что она с большой художественной точностью и пронзительной эмоциональной силой передает психологическое состояние весьма многочисленной части нашего общества, которая обездолена так называемыми реформами. Находящихся за чертой бедности у нас где-то около трети населения, так официально говорят. На самом же деле, наверное, гораздо больше. Да ведь это находящихся уже «за чертой»! А возле нее сколько? И главная тема повести, конечно, в крайнем отчаянии бесправия, до которого доведен бедный человек. Искать правды, искать защиты ему абсолютно негде. Он может рассчитывать в этом лишь на себя, но уж никак не на милицию, прокуратуру или суд, которые настоятельно пропагандируются как атрибуты строящегося «правового государства». У кого деньги, у того и права. Это в сознании людей уже утвердилось. Это остро чувствует ваша героиня. Вот чем обернулась борьба за «права человека»! Вы согласитесь, что в отношении к правам у нас теперь соревнуются мера лицемерия и мера цинизма, а такие понятия, как совесть, сострадание, честь, предаются забвению или могут продаваться за деньги?
– Мы с вами, Виктор Стефанович, уже десять лет, как на вахте стоим, ведем эти беседы, и всякий раз не можем обойтись без одних и тех же больных вопросов. Что поделаешь – болит, и не существует средств, чтобы снять боль.
Кажется, приводили и слова Владимира Соколова, теперь уже покойного замечательного поэта, звучащие с запредельным отчаянием: «И зачем мне права человека, если я уже не человек?». В самом деле, подмена воистину дьявольская: права человека сделались отрицанием прав народа, а человек-то с правами – это, конечно, не рядовая личность, а или хам с телевидения, или плут размера Чубайса и Абрамовича, вокруг которых пасутся стада адвокатов.