— Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота — как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.
— И тогда ты решил стать вегетарианцем?
— Нет, вегетарианцем я стал гораздо раньше. Все эти вещи связались в моем сознании задолго до того. Я рассудил, что если Брюс — вполне осознанное существо, личность, значит, такой же личностью было и то животное, из которого сделана котлета, лежащая на моей тарелке, — просто с той, другой личностью я не был знаком. Я это понял и молчал об этом, но после убийства Брюса я решил, что не буду больше молчать. Мама вечно твердила, что я не должен говорить другим людям, чтобы они не ели мяса, потому что это грубо и невоспитанно, — но что грубого может быть в том, чтобы просить людей не вести себя аморально. Ведь не считаем же мы, что полицейские ведут себя невоспитанно, арестовывая преступников.
— Значит, когда ты узнал про Ублюдка и Карен, ты тут же решил с ними покончить?
— Все было немного сложнее. Я уже многие годы веду эту партизанскую войну.
— Так… ясно. И как же тот пьяный футболист?
Мелфорд покачал головой:
— Вообще-то он трагически погиб. Как-то под вечер выпил лишнего, свалился в пруд и утонул. Очень печальная история.
— Значит, ты ездишь туда-сюда и убиваешь людей, которые убивают животных? Да ты просто псих.
— Я вершу правосудие, Лем. И я не трогаю тех, кто выращивает животных в пищу, ведь им просто в голову не приходит, что они делают что-то дурное. И я согласен с лидерами нашего движения в том, что одна из наших главных задач — это открывать людям глаза. Но дело в том, что иногда люди причиняют животным вред,
— И поэтому ты решил убить Ублюдка и Карен.
— Лем, пойми: у меня просто не было выбора. Как и сегодня с Доу: ты или он — других вариантов нет. А по поводу
Ублюдка и Карен… Я был уверен, что поступаю правильно. А если бы я просто умыл руки и еще больше животных погибло бы в жутких мучениях — как бы я смог с этим жить? На минуту я задумался.
— Видишь ли, Мелфорд, это все-таки животные, а не люди. Ты можешь любить животное, у вас может быть сильная эмоциональная связь, но оно остается животным, не становится полноценной личностью.
— Послушай, мы с тобой уже достаточно об этом говорили, чтобы я понял, что ты готов перейти на мою сторону, — остановил меня Мелфорд. — Ведь ты же понимаешь, что нельзя отбирать животных у людей, которые их любят? Что нельзя отдавать животных на муки и смерть, одновременно обрекая их хозяев на боль и страдания? Разве можно делать такие вещи ради денег?
— Конечно нет. Но…
— Никаких «но». Нельзя похищать животных и отдавать их на бессмысленные муки, — по-моему, это мы установили. Так вот, если я узнал, что эти люди убивают кошек, отправился в полицию и оказалось, что полиции плевать, — как я должен был поступить?
— Я не знаю. Но ты же журналист, ты мог бы написать статью.
— Конечно мог бы. Я ее и написал, но редактор отказал мне в публикации. Он заявил, будто я ничего не доказал. Я даже уговорил отца, чтобы он надавил на редактора, но и это не помогло. Так что выбор оказался невелик: либо остановить их, либо закрыть на все глаза и утешить себя тем, что я сделал все, что мог.
— Но нельзя же решать проблемы таким способом! Нельзя убивать людей просто потому, что они не разделяют твои моральные ценности.