Этичный убийца

Оторвав наконец взгляд от писсуара, я вдруг понял, что, наверное, уже помочился, поскольку из меня уже ничего не лилось. Спазмы прекратились, и напряжение спало, уступив место спокойной усталости. Я застегнул ширинку и вымыл руки, внимательно рассматривая себя при этом в зеркало и пытаясь высмотреть малейшие следы крови, но ни на волосах, ни на руках, ни на одежде ничего не оказалось. Все было в полном порядке. Я еще раз сбрызнул себе лицо водой — просто потому, что в моем представлении именно так люди ведут себя в стрессовых ситуациях. Нужно как следует умыться. Я и сам не знал, действительно ли это помогает, или это очередной миф, поддерживаемый производителями мыла. Хотя сомневаюсь, чтобы акционеры парфюмерных компаний могли здесь чем-нибудь разжиться. Контейнер для жидкого мыла, имевший форму перевернутой груши, был совершенно пуст, если, конечно, не брать в расчет окаменевший розовый осадок на самом дне — все, что осталось от мыла. С полотенцами тоже было плохо. Мне удалось обнаружить только печально известную машинку с вращающимся валиком — ту самую, в которой чужая грязь не то прессуется, не то смывается, не то намертво впечатывается в полотенце-валик, прежде чем оно, прокрутившись, снова поворачивается к вам использованным боком. Я оторвал кусок туалетной бумаги от рулона, лежавшего на контейнере из-под мыла, смял в рыхлый комок и аккуратно промокнул им лицо.

В туалете пахло дерьмом, мочой и тошнотворным цветочным освежителем воздуха, аромат которого тщетно пытался перебить вонь мочи и фекалий. Руки мои продолжали безудержно трястись, и я понял, что сейчас блевану. Но сделать это было непросто: чтобы проблеваться как следует, мне пришлось бы стать на карачки, то есть коснуться ладонями и коленями пола, покрытого толстым, упругим слоем засохшей мочи, а в сортире лежал рыхлый, увесистый ком сероватого дерьма. Какие-то первобытные инстинкты, включившиеся у меня в мозгу, не позволили мне пометить территорию, уже обсиженную и обгаженную существами гораздо более сильными и гораздо менее чистоплотными, чем я сам.

Так и не блеванув, я засунул руку в карман и вытащил оттуда чек — тот самый чек, который выписала Карен, чтобы расплатиться за книги для своих дочурок, ныне осиротевших. В верхнем левом углу значилось: Карен Уэйн. Значит, у Карен и ее мужа разные счета в банке? Мне это показалось странным.

Конечно, если бы меня беспокоило, пройдет заявка на кредит или нет, я бы еще десять раз подумал, как мне стоит поступить, но при сложившихся обстоятельствах это вряд ли имело значение. Я разорвал чек и бросил обрывки в фантастически грязный писсуар, который, похоже, злостно не смывали. Один из клочков спикировал в вязкую лужицу, растекшуюся возле унитаза, и мне пришлось вытащить этот обрывок за крошечный, не успевший намокнуть уголок, а затем изящным жестом двух пальцев снова кинуть его в очко. Я спустил воду, нажав на ручку носком туфли: мне не хотелось больше ни к чему прикасаться. Проделав все это, я снова вымыл руки.

А может быть, стоило спустить клочки чека в разные унитазы? Разумеется, я прекрасно понимал, что копы не станут бродить по очистным сооружениям, облачившись в водонепроницаемые костюмы, в надежде обнаружить эти несчастные обрывки. Тем не менее мне снова пришлось бороться с очередным приступом тошноты. Чтобы справиться с ним, я закрыл глаза и попытался отогнать прочь все мысли, роившиеся у меня в мозгу. Минуту спустя я был уверен, что точно не блевану, поэтому распахнул дверь и снова явился миру.

Круглосуточный магазин, в который я зашел, находился в каких-нибудь трех километрах от нашего мотеля. Мне не составило бы никакого труда добраться туда пешком — наоборот, я бы даже предпочел прогуляться, но, что делать, самодеятельность у нас не поощрялась. Я должен был дождаться Бобби. Поэтому я подошел к длинной холодильной витрине, которая тянулась вдоль одной из стен магазина, и взял себе пол-литровую бутылку имбирного эля, надеясь, что этот напиток немного утихомирит мой желудок. Затем я подошел к кассе и встал в очередь. Передо мной стоял парень в джинсах и черной футболке.