Этика

Отсюда следует, что та часть души, которая сохраняется, какова бы она ни была по количеству, совершеннее остальной части. Ибо вечная часть души (по пол. 23 и 29 этой части) есть разум, по которому мы называемся действующими (по пол. 3 части 3), та же, относительно которой мы показали, что она уничтожается, есть само воображение (по пол. 21 этой части), по которому одному мы называемся страдающими (по пол. 3 части 3 и по общ. опр. афф.), а потому (по пред. пол.) первая, какова бы она ни была по количеству, совершеннее второй, – что и требовалось доказать.

Схолия

Эго и есть то, что я наметил высказать о душе, поскольку она рассматривается без отношения к существованию тела. Из этого и вместе из пол. 21 части 1, как и из других мест, следует, что наша душа, поскольку она понимает, есть вечное состояние (modus) мышления, которое определяется каким-нибудь другим вечным состоянием (modus) мышления, а это – опять другим, и так до бесконечности, так что все они вместе составляют вечный и бесконечный разум Бога.

ПОЛОЖЕНИЕ XLI

Даже если бы мы и не знали, что наша душа вечна, но все-таки считали бы самым важным благочестие, религию и вообще все то, что, как мы показали в четвертой части, относится к мужеству и великодушию.

Доказательство

Первое и единственное основание добродетели или правильного образа жизни (по королл. пол. 22 и пол. 24 части 4) состоит в том, чтобы искать свою пользу. Но для определения того, что предписывает нам разум как полезное, мы не прибегали к вечности духа, о которой мы узнали лишь под конец в этой пятой части. Таким образом, хотя мы до сих пор не знали, что душа вечна, однако считали самым важным то, что, как мы показали, относится к мужеству и великодушию; а потому, даже если бы мы и теперь еще не знали этого, мы все-таки считали бы самым важным предписания разума, – что и требовалось доказать.

Схолия

Но общее мнение толпы, по-видимому, иное. Ибо многие, кажется, думают, что они свободны постольку, поскольку могут служить своим похотям, и отказываются от своих прав постольку, поскольку обязаны жить по предписаниям божественного закона. Благочестие же и религию и вообще все, относящееся к душевному мужеству, они считают тягостью, от которой они надеются избавиться после смерти, и надеются получить награду за свое рабство, именно за благочестие и религиозность. И не только эта надежда, но также, и даже главным образом, страх, чтобы после смерти не подвергнуться наказанию жестокими муками, побуждают их жить по предписаниям божественного закона, насколько то позволяет их слабость и бессилие души. И если бы в людях не было этой надежды и страха, а напротив, если бы они были уверены, что души погибают вместе с телом, и что несчастным, истомленным тяжестью благочестия, не предстоит продолжения жизни, то они обратились бы к жизни по своему вкусу, все устроили бы по своим похотям и повиновались бы скорее фортуне, чем самим себе. Это мне кажется не менее абсурдным, чем если бы кто-нибудь на том основании, что он не уверен, что ему придется всегда питать свое тело хорошей пищей, стал бы питаться смертоносными ядами, или если бы кто-нибудь, видя, что душа не вечна и не бессмертна, захотел бы по этой причине быть безумным и жить без разума. Все это до того абсурдно, что не заслуживает рассмотрения.

ПОЛОЖЕНИЕ XLII

Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель, и мы не потому наслаждаемся им, что сдерживаем наши похоти, а напротив, мы можем сдерживать наши похоти потому, что наслаждаемся им.

Доказательство