Этим я достаточно объяснил то, что обещал показать в первом пункте. А чтобы показать, что природа не имеет никакой предначертанной цели и что все конечные причины суть только выдумки людей, для этого нужно немногое. Ибо я думаю, что это уже достаточно ясно как из оснований и причин, которыми я разъяснял происхождение этого предрассудка, так и из пол. 16 и короллариев пол. 32
и, кроме того, из всего, чем я доказывал, что все в природе развивается по вечной необходимости и с высочайшим совершенством. К этому, впрочем, я еще прибавлю, что эта доктрина о целях совершенно извращает природу. Ибо то, что на самом деле есть причина, она считает действием, и наоборот; затем, то, что в природе предшествует, она делает последующим; и наконец, то, что есть высочайшее и совершеннейшее, делает несовершеннейшим. На самом деле (опуская два первых пункта, которые ясны сами собой), как следует из положений 21, 22 и 23, то действие есть совершеннейшее, которое производится Богом непосредственно, и чем более что-либо требует посредствующих причин для своего произведения, тем оно несовершеннее. Но если вещи, которые непосредственно произведены Богом, созданы по той причине, чтобы Бог мог достигнуть своей цели, тогда необходимо, чтобы эти последние вещи, из-за которых произведены те первые, были совершеннейшими из всех. Затем это учение уничтожает совершенство Бога; ибо если Бог действует для цели, то это соответственно значит, что он чего-нибудь желает, чего у него нет. И хотя богословы и метафизики делают различие между целью потребности и целью уподобления, однако признают, что Бог делал все для себя, а не для вещей, которые должны были быть созданы, так как они не могут указать прежде творения, кроме Бога, ничего другого, для чего действовал бы Бог; поэтому они вынуждены признать, что Бог не имел того, для чего он пожелал приготовить средства, и что он стремился к этому, как ясно само собой. Здесь нельзя оставить без внимания и того, что последователи этой доктрины, желавшие показать свой ум в придумывании целей вещей, для того, чтобы доказать свое учение, изобрели новый способ доказательства, а именно – посредством доведения противников не к невозможному, а к незнанию, – что показывает, что для этого учения не было никакого другого средства аргументации. Если, например, с крыши упал камень и убил кого-нибудь, то они этим своим способом будут доказывать, что камень упал для того, чтобы убить человека. Ибо если бы он, по воле Божией, не упал с этой целью, то каким образом могло бы случайно соединиться столько сошедшихся обстоятельств (часто действительно стекается вместе много обстоятельств)? Если ты, быть может, ответишь, что это случилось потому, что дул ветер и человек в то время проходил мимо, то они возразят, а почему же тогда дул ветер и почему же именно человек проходил мимо как раз в то время? Если бы им опять ответить, что ветер поднялся оттого, что море накануне, еще при тихой погоде, уже начинало волноваться и что человек шел по приглашению к своему другу, то они снова спросят – ибо нет конца их вопросам – почему же волновалось море и почему человек был приглашен в это время? И так далее они не перестанут спрашивать о причинах причин до тех пор, пока не дойдут до воли Божьей, т. е. до убежища невежества. Так же точно, видя устройство человеческого тела, они приходят в изумление и из того, что они не понимают причин такого искусного строения, они выводят заключение, что оно сделано не механическим, а божественным или сверхъестественным искусством, и устроено так, чтобы одна часть не вредила другой. Отсюда происходит, что всякий, кто ищет истинных причин этих чудес и старается понять вещи в природе как ученый, а не просто удивляется им как дурак, сплошь да рядом считается еретиком и нечестивцем и провозглашается таковым со стороны тех, которым народ поклоняется как истолкователям природы и богов. Ибо они знают, что по устранении невежества уничтожится и тупое изумление, т. е. единственное, каким они обладают, средство для их аргументации и для поддержания их авторитета. Но я оставляю это и перехожу к тому, что я намерен был сделать в третьем пункте.