Этика. О Боге, человеке и его счастье

Если кто-нибудь желает убедить или разубедить людей в чем-нибудь, что само по себе неизвестно, то для того, чтобы они это приняли, он должен свое положение выводить из принятых положений и убеждать их опытом или разумом, т. е. на основании того, что, как они убедились посредством чувств, встречается в природе, или на основании аксиом, которые согласны с разумом и сами по себе известны. Но если опыт не таков, чтобы он ясно и отчетливо познавался, то хотя он и убеждает человека, однако не в состоянии будет действовать на разум и рассеять его туман так же, как в том случае, когда учение о предмете выводится только из аксиом, согласных с разумом, т. е. только на основании силы разума и его порядка понимания, в особенности если вопрос идет о предмете духовном, который никаким способом не воспринимается внешними чувствами. Но так как для вывода положений из одних рассудочных понятий весьма часто требуется длинная цепь понятий и, кроме того, еще величайшая осторожность, острота ума и весьма большое самообладание – а все это редко встречается у людей, – то поэтому люди предпочитают учиться из опыта, нежели выводить все свои понятия из немногих аксиом и связывать их одно с другим. Отсюда следует, что если кто-нибудь желает научить целую нацию, не говоря уже про весь род человеческий, какому-нибудь учению и во всем быть понятым всеми, то он обязан свое положение подкреплять только опытом, а свои основания и определения вещей, подлежащих изучению, приспособлять главным образом к пониманию простонародья (plebs), составляющего самую большую часть человеческого рода, а не нанизывать их и не давать определений сообразно тому, как они служат для лучшей связи оснований. Иначе он напишет только для ученых, т. е. его можно будет понять весьма немногим людям. Стало быть, так как все Священное Писание было открыто сперва на пользу целого народа, а потом всего человеческого рода, то содержание Писания необходимо должно было как можно более приспособляться к пониманию простого народа и подкрепляться только опытом. Изложим дело яснее. То, что составляет предмет только умозрения и чему Писание хочет научить, заключается главным образом в следующем, именно: есть Бог, или существо, которое все сделало, всем в высшей степени мудро управляет и все поддерживает, которое весьма много заботится о людях, именно о тех, которые живут благочестиво и честно, остальных же подвергает многим наказаниям и отделяет от добрых. И Писание доказывает это только опытом, т. е. теми историями, которые оно рассказывает; и оно не дает никаких определений этих вещей, но все слова и рассуждения приспособляет к пониманию простого народа. И хотя опыт не может дать никакого ясного познания об этих вещах и научить, что́ есть Бог и каким образом он поддерживает все вещи, управляет ими и заботится о людях, однако он может научить и просветить людей настолько, насколько это требуется для того, чтобы запечатлеть в их сердцах послушание и благоговение. И я полагаю, что из этого довольно ясно видно, кому и на каком основании необходима вера в исторические рассказы, содержащиеся в Священном Писании; ведь из только что показанного весьма ясно следует, что знание исторических рассказов и вера в них весьма необходимы толпе, способность которой к ясному и отчетливому пониманию вещей незначительна. Затем следует, что кто отрицает исторические рассказы потому, что он не верит в существование Бога и в его Промысл о вещах и людях, тот нечестив, но кто не знает их и тем не менее узнал путем естественного света, что Бог есть, и потом (о чем, впрочем, мы говорили) ведет истинный образ жизни, тот вполне блажен, даже блаженнее толпы, потому что он, кроме истинных мнений, имеет вдобавок ясное и отчетливое понятие. Наконец, следует, что кто не знает этих исторических рассказов Писания и путем естественного света не осведомлен о чем-либо, тот если и не безбожник или упрямец, однако невежда и почти скот и не имеет никакого Божественного дара. Но здесь должно заметить, что, говоря о необходимости для толпы знания исторических рассказов, мы подразумеваем под этим знание не всех вообще историй, содержащихся в Священном Писании, но только самых главных, которые одни ясно показывают учение, о котором мы сейчас говорили, и больше всего могут возбуждать душу людей. Ибо если бы все истории Писания были необходимы для доказательства его учения и заключение можно было бы вывести только из всеобщего рассмотрения всех вообще историй, содержащихся в Писании, тогда, конечно, доказательство его учения и заключение превысило бы не только понимание и силы толпы, но и вообще человеческое понимание и силы. Ведь кто был бы в состоянии сосредоточить сразу внимание на столь большом числе историй и на стольких обстоятельствах и частях учения, которое приходилось бы вывести из многих столь различных историй? Я, по крайней мере, не могу заставить себя думать, что люди, оставившие нам Писание в том виде, как мы его имеем, были преисполнены таких дарований, что могли проследить такое доказательство; а еще менее могу убедиться в том, что нельзя понять учение Писания, не выслушав споров Исаака, советов, данных Авессалому Ахитофелем, [не узнав о] гражданской войне иудеев с израильтянами и иных повествований в этом роде; или что первым иудеям, жившим во времена Моисея, это учение не могло быть доказано из истории так же легко, как тем, которые жили во времена Ездры, но об этом подробнее говорится далее. Итак, простой народ (толпа – vulgus) обязан знать только те истории, которые больше всего могут побудить его душу к послушанию и благоговению. Но сам простой народ недостаточно способен составить о них суждение потому именно, что он увлекается более рассказами и необыкновенной и неожиданной развязкой, нежели самым смыслом историй; и по этой причине народ, кроме чтения историй, нуждается еще в пастырях, или служителях церкви, которые учили бы его ввиду слабости его разумения. Однако не станем отклоняться от нашей цели, но сделаем заключение о том, что мы главным образом намеревались показать, именно: что вера в исторические рассказы, каковы бы они, в конце концов, ни были, не относится к Божественному закону и сама по себе не делает людей блаженными и представляет некоторую пользу только относительно учения, и в этом лишь отношении одни исторические рассказы могут быть лучше других. Итак, повествования, содержащиеся в Ветхом и Новом Заветах, превосходят прочие мирские истории, а также и сами между собой бывают лучше и хуже только в отношении спасительных мыслей, которые из них следуют. Поэтому если кто-нибудь прочтет исторические рассказы Священного Писания и во всем даст ему веру, а на учение, однако ж, которому оно теми рассказами старается научить, не обратит внимания и не исправит свою жизнь, то это для него все равно, как если бы он прочел Коран, или драматические произведения поэтов, или в крайнем случае обыкновенные летописи с тем вниманием, с каким обыкновенно читает простой народ; и наоборот, кто их совершенно не знает и тем не менее имеет спасительные мнения и ведет истинный образ жизни, тот, как мы сказали, безусловно блажен и на самом деле имеет в себе дух Христа. Но иудеи думают совсем обратное. Они ведь утверждают, что истинные мнения, истинный образ жизни нисколько не способствуют блаженству, пока люди получают их только путем естественного света, а не как правила, пророчески открытые Моисею. Маймонид в 8-й гл. Царей, в законе 11, открыто дерзает утверждать это в следующих словах: «Всякий, кто принимает семь заповедей[66] и будет старательным исполнителем их, тот принадлежит к праведникам из народов и наследует будущий мир; конечно, при условии, если он примет и исполнит их потому, что Бог предписал их в законе, и потому, что он открыл нам через Моисея, что раньше они же были предписаны сыновьям Ноя; но если кто исполнит их, руководясь разумом, тот не поселенец и не принадлежит ни к праведникам из народов, ни к их мудрецам».