Этика. О Боге, человеке и его счастье

Теперь, чтобы устранить всякое недоразумение, остается ответить на вопрос: не явно ли противоречит Божественному откровенному праву то, что мы выше утверждали, именно: что каждый, кто не пользуется разумом и живет в естественном состоянии, по законам желания в силу высшего права природы, не стоит в явном противоречии с данным в откровении Божественным правом? В самом деле, так как по Божественной заповеди, безусловно, все (пользуются ли разумом или нет) одинаково обязаны любить ближнего, как самого себя, то мы, следовательно, не можем, не нарушая права, нанести вред другому и жить только по законам желания. Но мы легко можем ответить на это возражение, если только мы вникнем в естественное состояние, ибо оно и по природе, и по времени предшествует религии. Ведь никто от природы не знает, что он обязан каким-либо повиновением Богу, и даже посредством какого-либо рассуждения не может прийти к этому[100], но каждый может узнать это только через откровение, подтвержденное знамениями. Поэтому до откровения никто не обязывается Божественным правом, которого он не может знать. И потому естественное состояние не должно смешивать с состоянием в религии, но о нем нужно мыслить как о состоянии без религии и закона, а следовательно, и без греха и несправедливости, как мы уже развили и подтвердили авторитетом Павла. И естественное состояние мыслится нами как существующее до откровенного Божественного права и без него не только по отношению к незнанию, но и по отношению к свободе, в которой все родятся. Ведь если бы люди от природы были обязаны Божественным правом или если бы Божественное право было правом природным, то излишне было Богу заключать договор с людьми и связывать их обязательством и клятвой. Поэтому, безусловно, следует допустить, что Божественное право началось с того времени, с которого люди выраженным обязательством обещали Богу повиноваться во всем; этим они как бы отказались от своей естественной свободы и свое право перенесли на Бога, подобно тому как, мы говорили, делается в гражданском быту. Но об этом я дальше буду рассуждать подробнее. Но можно еще возразить, что верховные власти обязываются этим Божественным правом наравне с подданными, а между тем мы сказали, что они удерживают и естественное право и что им по праву все позволительно. Поэтому для полного устранения этого затруднения, возникающего не столько относительно естественного состояния, сколько относительно естественного права, я говорю, что в естественном состоянии каждый обязывается жить, руководясь откровенным правом, на том же основании, на каком он обязывается жить по указанию здравого рассудка, именно: потому, что это ему полезнее и необходимо для спасения; если бы он не захотел этого, то ему грозила бы опасность. И стало быть, он обязан жить только по собственному решению, а не по решению другого и не обязан признавать какого-либо смертного ни за судью, ни за карателя по праву религии. И я утверждаю, что верховная власть сохранила это право; она, конечно, может спрашивать совета у людей, но не обязана признавать судьей никого и никакого смертного, кроме себя, – карателем за чье-либо право, исключая пророка, который намеренно будет послан Богом и который подтвердит это несомненными знамениями. Но и тогда даже она принуждена признать судьей не человека, но самого Бога. Если же верховная власть не пожелает повиноваться Богу в его откровенном праве, то ей от этого грозят опасность и вред даже при отсутствии противоречия с каким-либо гражданским или естественным правом. Гражданское право зависит ведь только от ее решения; естественное же право зависит от законов природы, которые приспособлены не к религии, имеющей в виду только человеческую пользу, но к всеобщему порядку природы, т. е. к вечному решению Бога, нам неизвестному. И это, по-видимому, несколько смутно понимали некоторые авторы, а именно те, которые утверждают, что человек может грешить, конечно, против данной в Откровении воли Бога, но не против его вечного решения, которым он все предопределил. Если же теперь кто спросил бы: что, если бы верховная власть повелела делать что-нибудь против религии и повиновения, которое мы обещали Богу в ясно выраженном обязательстве? Божественному или человеческому повелению должно повиноваться? Но так как об этом я дальше буду говорить подробнее, то здесь говорю только кратко: Богу должно повиноваться больше всего, когда имеем известное и несомненное откровение. Но так как относительно религии люди обыкновенно больше всего заблуждаются и смотря по различию духовных дарований выдумывают многое с большим рвением, как свидетельствует опыт более чем достаточно, то несомненно, что если бы никто не обязывался на основании права повиноваться верховной власти в том, что, по его мнению, относится к религии, тогда и право страны зависело бы от различного суждения и настроения духа каждого. Ибо никто не считался бы с этим правом, если бы думал, что оно установлено противно его вере и суеверию, и, следовательно, каждый мог бы под этим предлогом осмелиться на все. А так как это означало бы полное нарушение права страны, то отсюда следует, что верховной власти, на которой только и лежит как по Божественному, так и по естественному праву обязанность сохранять и оберегать права государства, принадлежит верховное право постановлять относительно религии все, что бы она ни порешила, и что согласно данному ей обещанию, которое Бог повелевает всячески сохранять, все обязаны повиноваться ее решениям и приказам относительно религии. Если же те, кто обладает верховной властью, язычники, то с ними или не следует ни о чем договариваться, но лучше решиться претерпеть крайности, нежели передать им свое право; или если бы [люди] заключили договор и перенесли на них свое право, то, лишившись через это права защищать себя и религию, они обязаны повиноваться им и сохранять верность, или их могут принудить к этому; исключается лишь тот, кому Бог в определенном откровении обещал особенную помощь против тирана, или тот, кого он персонально захотел бы освободить [от обязательства]. Так, мы видим, что из стольких иудеев, бывших в Вавилоне, только трое юношей, которые не сомневались в помощи Божьей, не захотели повиноваться Навуходоносору, остальные же, исключая еще Даниила, которого сам царь весьма почитал, без сомнения, повиновались, принужденные правом, думая, может быть, в душе, что они по решению Бога были отданы царю и что царь обладает верховной властью и сохраняет ее по Божественному распоряжению. Напротив, Елеазар, когда отечество еще кое-как держалось, желал дать пример стойкости своим соотечественникам, чтобы они, следуя ему, лучше претерпели все, нежели согласились перенести на греков свое право и власть, и все испробовали, дабы не быть принужденными перейти в веру язычников. Это и ежедневным опытом подтверждается. Ведь те, кто владеет христианской державой, не колеблются заключать для большей ее безопасности союз с турками и язычниками и приказывают своим подданным, отправляющимся туда на жительство, не допускать при исполнении каких-либо бытовых или Божественных церемоний большей свободы, нежели обусловлено текстом договора, или та держава допускает, как явствует из договора голландцев с японцами, о котором мы выше говорили.