Затем в двух главах, посвященных справедливости, Спенсер показал, как сперва вырабатывалось это чувство из личных, эгоистических побуждений (боязнь мести обиженного или его товарищей, или же умерших членов рода) и как мало-по-малу вместе с умственным развитием людей создавалось чувство взаимной симпатии. А затем вырабатывалось и умственное понятие о справедливости, хотя его развитию, конечно, мешали войны: сперва междуродовые, а позднее — между нациями. У греков, как это видно из писаний мыслителей, понятие о справедливости было очень неопределенное. То же самое и в средних веках, когда за увечье или за убийство полагалось неравное вознаграждение пострадавшим, смотря по классу, к которому они принадлежали. И только в конце 18-го и в начале 19-го века мы находим у Бентама и Милля, что „каждый должен считаться за одного и никто не должен считаться за нескольких” (everybody to count for one and nobody for more than one), того же понятия равноправия держатся теперь социалисты. Но это новое начало равенства, которое — прибавлю я — начали признавать лишь со времен первой Французской Революции, Спенсер не одобряет: он видит в нем возможную гибель вида. А потому, не отрицая этого начала, он ищет компромисса, как он это делал уже раньше в различных областях своей синтетической философии.
В теории он вполне признает равенство прав; но, рассуждая подобно тому, как он рассуждал, когда писал об ассоциационной и трансцедентальной теории разума, он ищет для жизни примирения между желательным равноправием и неравноправными требованиями людей; из поколения в поколение, говорит он, шло приспособление наших чувств с потребностями нашей жизни и, вследствие, этого происходило примирение между интуитивной и утилитарной теорией нравственности.
Вообще справедливость так понимается Спенсером: — каждый имеет право делать, что он хочет, при условии не посягать на такую же свободу какого-либо другого человека. Свобода каждого ограничена лишь такою же свободою других.
„Будем помнить, говорит Спенсер, что наша цель (если не непосредственная, то во всяком случае та, к которой мы стремимся) — наибольшая сумма счастья — имеет некоторые пределы, так как по ту сторону ее границ лежат области действия других” (§ 273). Эта последняя поправка, — писал Спенсер, — вносится отношениями между человеческими племенами и внутри каждого племени: и по мере того, как она становится обычною в жизни, развивается вышеупомянутое понятие о справедливости.
Некоторые первобытные племена, стоящие на очень низкой степени развития, тем не менее лучше понимают справедливость, чем более развитые народы, у которых еще сохраняются привычки прежнего военного строя как в жизни, так и в мышлении. Без сомнения, если признать гипотезу Эволюции, — такое естественно сложившееся понятие о справедливости, действуя на человеческий ум в течение долгого периода времени, произвело непосредственно или косвенно определенную организацию нашей нервной системы и, вследствие этого, породило определенный способ мышления, вследствие чего выводы нашего разума, полученные из жизни бесчисленного числа людей, так же верны, как и выводы одного человека из его личных наблюдений. Если они верны не в буквальном смысле слова, то всетаки их можно признавать за истину[198].
Этим Спенсер закончил разбор оснований этики и перешел затем к их приложениям в жизни обществ с точки зрения как абсолютной этики, так и относительной, т. е. той, которая слагается в действительной жизни (главы VIII по XXI), после чего он посвятил семь глав разбору Государства, его сущности и его отправлений.
Продолжая затем свое исследование о справедливости, Спенсер посвятил семь глав исследованию о Государстве и в них, подобно своему предшественнику Годвину, он выступил со строгой критикой современных теорий государственности и подчинения всей общественной жизни государству.
Введя в этику разбор формы, в которую сложилось общество, — на что ранее почти вовсе не обращали внимание, — Спенсер поступил совершенно правильно. Наши понятия людей о нравственности вполне зависят от того, в какой форме сложилось их общежитие в данное время, в данной местности. Основано-ли оно на полном подчинении центральной власти — духовной или светской — на самодержавии или на представительном правлении, на централизации или на договорах вольных городов и сельских общин, основана-ли экономическая жизнь на власти капитала или на трудовом начале, — все это отражается в нравственных понятиях людей и в учениях о нравственности данной эпохи.