Этика войны в странах православной культуры

Солдаты должны учиться сражаться справедливо, а их офицеры должны знать, как это сделать наилучшим образом. Именно некомпетентность порождает жестокость. Много спонтанной жестокости бывает на войне, особенно в пылу боя, я этого не отрицаю. Но хорошо обученные и дисциплинированные войска менее жестоки, а офицеры и солдаты в них едва ли буду считать, что жестокость необходима для победы.[72]

Мне кажется, что сам термин и институциональное закрепление так называемого «оборонительного убийства», вошедшее в употребление в последние десять лет в тексты, так или иначе связанные с теорией справедливой войны, хорошо объясняет то, как можно регулировать жестокость насильственных действий. Однако проблема заключается не столько в насилии, совершенном в состоянии аффекта («в пылу битвы»), но и в хладнокровном и рациональном производстве жестокого насилия, в нарушении правил войны ради какой-либо цели (или ради победы).[73]

Второе следствие от введения, или отсутствия, института победы связано с различием между индивидуальным и групповым насилием. Война не является занятием отдельных людей, более того, отдельный человек редко может повлиять на исход войны. Ясное начало и цель конфликта, а также ритуал победы в конце войны могут скрыть от наказания/порицания тех, кто «успешно» и «эффективно» применял жестокое насилие.[74] Более того: победа предполагает оправдание совместного нарушения правил справедливой войны или «бесчеловечные действия» отдельных лиц, скорее даже принимает их в качестве необходимых для выживания группы в целом. Если группа победила, т. е. если она все еще существует, то она никогда не может быть построена на принципах несправедливости. Победа тогда становится для группы условием того, чтобы она не распалась, и наоборот: лишь группа, продолжающая существовать после неких коллективных действий — отдельных ее членов или группы в целом (если группа в целом может быть действующим лицом), — достигает общественного идеала победы.

Смысл дилеммы Уолцера о нечистых руках позднее преображается в гораздо более сложных протоколах крайней необходимости и асимметричной войны.[75] Для нас чрезвычайно важно подчеркнуть, насколько трудно, даже невозможно, строгое следование правилам в непредсказуемых конфликтах и контекстах. Однако они единственное, что у нас сегодня есть. Я предлагаю хотя бы наметить несколько вариантов ответов на первые два вопроса: невозможно оставаться человеком, участвуя в или будучи ответственным за ситуации за пределами гуманности; победа скрывает жестокость отдельных людей, хотя и одновременно предполагает совершение какого-то количества «злодеяний», которые она аккумулирует и архивирует; хорошие парни могут победить, поскольку злодеяния отдельных людей иногда могут иметь решающее значение для победы и для дальнейшего существования группы.

Глава 2. Война и вера в русской мысли начала ХХ века: Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, А. А. Керсновский [76] (А. М. Давлетшина)

Введение

Война — явление, которое тяжело переживается всеми, независимо от того участвует ли человек в боях или узнает из газет. В этом плане Первая мировая война (1914–1918) стала трагедией для всего человечества не только из-за количества вовлеченных стран в конфликт, использования военной техники, но из-за масштаба влияния на людей, которые прямо или косвенно испытали на себе ее разрушительный характер. Опыт переживания войны оказался тяжелым и мучительным для всех, кто пытался понять, как в принципе возможна война, как можно убивать другого человека. Можно говорить о том, что мир буквально разрушался на глазах людей, что привело в том числе к переоценке нравственных понятий.

В этом аспекте интересным представляется рефлексия о войне русских мыслителей, которые ощущали прямую необходимость (можно сказать, долг перед людьми) осмыслить происходящие события, определить, что такое война, ее значение в контексте православной веры. Для России это было особо актуально, так как с окончанием Первой мировой войны начался новый период истории России и надо было осмыслить события Революции и Гражданской войны. Сложилась двойственная ситуация, которую необходимо было осмыслить: «В сознании многих людей прежняя мировоззренческо-идеологическая система, на которой воспитывалось не одно поколение граждан нашей страны, оказалась демонтированной, а новая, четкая, доступная и понятная всем до сих пор не создана».[77]