Этика войны в странах православной культуры

С благодарностью вспоминаю чеченскую семью из соседнего подъезда. До войны наши дети учились в одном классе. Однажды к нам пришел отец семейства. Мы с мужем сидели за обедом: пустой суп, сухарики и разделенная пополам карамелька. Муслим сказал: «Знаю, что вы одиноки и вам некому помочь» — и поставил на стол полную сумку продуктов: чай, крупы, консервы. После этого несколько раз присылал с дарами своего сына…

Когда меня спрашивают: «Как относились к вам чеченцы?» — я всегда отвечаю, что очень благодарна всем тем знакомым и незнакомым людям, которые в буквальном смысле спасли нам жизнь. Под Новый год я решила навестить свою сестру, такую же пенсионерку… Шла пешком несколько остановок. Туда добралась благополучно, а на обратном пути увидела летящие снаряды. Мимо бежали боевики — совсем молодые парни. «Куда ты, бабуля? — крикнули они по-русски. — Там стреляют!» — «Я там живу». — «Ну, тогда держись за нами, ближе к домам».[456]

В ситуации выживания, постоянного сомнения в практически каждом человеке беженцы оставались наедине с собой и были вынуждены искать внутреннюю опору для сохранения надежды и веры в будущее. Что было неимоверно сложно, поскольку силы часто покидали беженцев.

Добрались до Минвод, относительно безопасного места, и вот там наступила реакция. Ноги подкосились, я села прямо на асфальт. Хлынули слезы вместе с соплями. Никто не мог меня поднять (женщина я не маленькая). Дети стояли рядом и повторяли: «Мама, не плачь, теперь все хорошо». Я рыдала до умопомрачения, пока не осознала, что детям и мне больше ничто не грозит.[457]

Часто поиск внутренних сил принимал религиозный характер. В неопределенной ситуации человек выбирает религиозное осмысление реальности, вызванное желанием как-то осознать и принять «нереальность» происходящего. Воспоминания участников и очевидцев войны демонстрируют, что такой попыткой становится вера. Ведь в ситуации, когда смерть перестает быть чем-то далеким, остается только обращение к Богу.

Смерть уже не казалась каким-то пугающим словом. Она просто была рядом с нами каждый день, каждую ночь, каждую секунду.[458]

Что во всякой войне непереносимо страшно? Не страдания людей, не гибель их, не разрушение их жилищ, их быта. Страшен дух убийства, овладевший волей народов и их вождей. Поэтому другие гибельные катастрофы — крушения поездов, землетрясения, пожары, наводнения, ураганы — не кроют в себе того потрясающего до ужаса, как война.[459]

Рефлексируя над тем, почему «дух убийства» восторжествовал, отчего человек должен выбирать ту или иную сторону, а не жить в мире и согласии друг с другом, почему простой человек должен претерпевать страдания из-за того, что кому-то нужна эта война и он просто стал «заложником» ситуации, возникает только один вопрос: «Господи, за что нам эти мучения?». Есть ли в этом хоть какой-то «высший замысел»? Пытаясь объяснить себе, почему война в принципе возможна, как человек может желать смерти другому человеку и, более того, испытывать радость от убийства другого, часто беззащитного и вообще не стремящегося к насилию, беженцы обращались к вере. Общение с Богом, вера в то, что хотя бы он сбережет тебя на войне, помогает выдержать страдания и сохранить надежду.