Этикет следствия

Князь обвинял вдову брата, монастырскую игуменью, в том, что она «задурила девчонке голову». Игуменья клялась, что не при чем. Она справедливо опасалась княжеского гнева, но и пойти против совести не могла – юная княжна была крепка в своих намерениях и желание уйти от мира обосновала вполне здраво. Она прекрасно понимала, насколько тяжелый путь выбрала, монастырских трудностей совершенно не боялась и была готова к любым испытаниям.

Попытки отговорить племянницу от пострига были безуспешны, и игуменья сдалась. Никакие уговоры, угрозы и посулы родителей тоже не помогли. Юная княжна была непреклонна и, не слушая больше никого, приняла постриг в Софийском соборе Гнездовска под именем Евдокии.

Правда, епископ Гнездовский князя все-таки опасался всерьез, и постригал Евдокию простой священник. Но это совершенно не меняло дела. Князю Николаю осталось только смириться и предложить сыну Кошицкого герцога в жены свою младшую дочь.

Деятельная натура бывшей княжны в роли монахини развернулась в полную силу. Она занималась организацией церковных школ, больниц и приютов. Через какое-то время, с благословения нового епископа Гнездовского, она на собственные средства основала женский Спасский монастырь, по сути – центр Гнездовской благотворительности.

Вместе с призрением сирот и больных, мать Евдокия помогала женщинам, оказавшимся на грани. От замученных проституток до забитых мужьями кумушек. При монастыре был организован работный дом с очень строгими правилами, в который женщины могли уйти от отчаяния и побоев. Сначала никто не верил, что из затеи получится что-то стоящее – но за десять лет монастырские службы только разрастались, паломники считали своим долгом посетить Спасский храм, а шитые оклады икон и церковные покровы, выходившие из мастерских монастыря, славились на всю округу.

Сейчас Евдокия была статной тридцатилетней женщиной, к которой прислушивались и владетельные господа, и иерархи Церкви. Простой люд, не мудрствуя, объявил ее Святой.

Похоже, совершенно не напрасно. Зримых чудес, в отличие от других ныне живущих Святых, Евдокия пока не творила – но ее помощь страждущим и умение усмирять ссоры были сами по себе чудом.

Мать Евдокия умудрялась собирать на свою благотворительность солидные пожертвования. Поработать сестрой милосердия или сиделкой в ее больнице вошло в моду среди сердобольных дамочек из высшего света.

Виктор понятия не имел, каким чудом и связями Матери Евдокии это удавалось – но полностью одобрял деятельность энергичной настоятельницы.

К ней-то бедная Верка и направилась бы, если б осталась жива.

Виктор низко поклонился Евдокии. Выпрямившись, он провалился в ее острый, все понимающий взгляд.

Виктор дорого бы отдал за то, чтобы узнать, что же увидела в нем мать Евдокия. Бывшего рыцаря? Следователя? Просто человека?

Хотелось упасть на колеи и молиться вместе с этой непостижимой женщиной. Говорить обо всем, узнать все ответы…

Это чувство продлилось всего несколько секунд.

Мать Евдокия легко и светло улыбнулась Виктору.

– Так это Вы тот юноша, что вчера переполошил все благородное собрание? – спросила она глубоким, но удивительно ласковым голосом.

Виктор кивнул. Только сейчас, стряхнув странное наваждение, он понял – игуменья внешне была точной копией своего отца, князя Гнездовского. Плотная, невысокая, с пронзительными светло-карими глазами. Тот же овал лица, у Евдокии скрытый платком клобука, те же скулы, даже жесты были похожими.

«Все-таки Гнездовское княжество – очень семейная земля, – с легкой завистью подумал Виктор, – чужаком здесь быть сложно. Но, можно подумать, у меня есть выбор».

– Простите за беспокойство, мать Евдокия, – почтительно склонил голову Виктор, – но следствию нужна ваша помощь.

– Анна мне уже рассказала в двух словах, – кивнула игуменья. – Упокой, Господи, души рабов Твоих… Она перекрестилась. Виктор и Анна тоже осенили себя крестными знамениями.

– Пойдемте, присядем на скамеечку, помогу, чем смогу, – немного помолчав, сказала мать Евдокия.

Они с магичкой, притихшей в присутствии игумении, уселись на скамейку, спрятанную в кустах жасмина, перед роскошным цветником. Виктор остался стоять. Густой запах белых цветов обволакивал все вокруг. Ветер стих, монастырский двор опустел, и только вполголоса переговаривались каменщики да стучали их деревянные молотки, которыми они выравнивали плитку.

Виктор достал воздух и подал настоятельнице, в двух словах рассказав, как церковный плат оказался уликой.

Мать Евдокия снова перекрестилась, разгладила у себя на коленях плотную ткань и поскребла ногтем вышивку. Поднесла плат поближе к глазам, рассматривая ровные стежки…

– Это моя работа, – сообщила она. – Этот воздух я вышила года два назад, для кафедрального собора в Гнездовске. Насколько я знаю, он недавно пропал. С подворья приезжали, просили вышить новый. Но никто не предположил, что его украли – думали, затерялся в суматохе, там ведь служили большой молебен о мире, как раз в тот день, когда к князю гости съехались. В соборе яблоку негде было упасть, служки с ног сбивались.