Этюд в багровых тонах. Знак четырех. Записки о Шерлоке Холмсе

– Скоро будет свет. – Я чиркнул спичкой и поднес огонь к фитилю восковой свечи, которую прихватил с собой. – А теперь, Енох Дреббер, посмотри на меня. – Я повернулся к нему и поднес свечку к лицу. – Узнаешь?

С минуту он стоял, уставившись на меня мутным пьяным взглядом, потом в его глазах стал проступать испуг, и жуткая гримаса исказила вмиг посеревшее лицо – Дреббер узнал меня. Зубы у него застучали, на лбу выступила холодная испарина, он попятился. Наслаждаясь его страхом, я прислонился к двери и громко, от души рассмеялся. Я всегда знал: месть – сладостное чувство, но не предполагал, что она доставляет душе такое блаженство.

– Ты, гнусный пес! – воскликнул я. – Я гнался за тобой от Солт-Лейк-Сити до Санкт-Петербурга, и тебе всегда удавалось ускользнуть от меня. Но теперь твоим странствиям пришел конец, потому что один из нас – либо ты, либо я – уже не увидит завтрашнего рассвета.

Пока я говорил, Дреббер продолжал пятиться, и по лицу его было видно, что он принимает меня за сумасшедшего. Впрочем, в тот момент я действительно был не в себе. В голове моей словно ухал кузнечный молот, и меня наверняка хватил бы удар, если бы кровь не хлынула вдруг из носа – это принесло облегчение.

– Ну что, помнишь Люси Феррье? – вскричал я, запирая дверь и размахивая ключом у него перед носом. – Долго же мне пришлось ждать, но час возмездия для тебя настал.

Я наблюдал, как трусливо дрожат у него губы. Дреббер готов был молить о пощаде, но понимал, что это бесполезно.

– Ты убьешь меня? – запинаясь, спросил он.

– Это не убийство, – отвечал я. – Речь не о том, чтобы просто прикончить бешеного пса. Разве ты пожалел мою несчастную девочку, когда оторвал ее от зверски убитого вами отца и заточил в свой позорный гарем?

– Это не я убил ее отца! – испуганно возразил Дреббер.

– Зато ты разбил ее невинное сердце, – выкрикнул я и протянул ему аптечную коробочку. – Да рассудит нас Всевышний. Выбери любую из этих двух пилюль и проглоти. В одной из них – жизнь, в другой – смерть. Я приму оставшуюся, и посмотрим, есть ли на земле справедливость или все зависит от случая.

Забившись в угол, он стал дико вопить и молить о пощаде, но я вытащил нож и, приставив его к горлу Дреббера, заставил сделать то, что велел, после чего сам проглотил другую пилюлю. С минуту мы стояли, молча уставившись друг на друга, и ждали: кто из нас умрет, а кто останется жить. Никогда не забуду выражения его лица, когда он почувствовал первые приступы боли и понял, что принял яд. Я наблюдал за ним, злорадно хохоча и держа у него перед глазами обручальное кольцо Люси. Но все это длилось очень недолго: алкалоид действует мгновенно. Гримаса боли исказила черты Дреббера, он выкинул вперед руки, шатаясь, сделал несколько шагов назад и, захрипев, грузно рухнул на пол. Я перевернул его носком ботинка и приложил ладонь к его груди. Сердце не билось. Он был мертв!

У меня из носа все еще шла кровь, но я не обращал на это внимания. Не могу объяснить, как мне пришла в голову мысль сделать надпись кровью на стене. Быть может, захотелось озорства ради – мне было весело и легко на душе – направить полицию по ложному следу. Я вспомнил, что некоторое время назад в Нью-Йорке нашли убитого немца, над головой которого на стене было начертано слово «rache». В газетах тогда писали, что это скорее всего дело рук какого-то тайного общества. Я подумал: если это озадачило ньюйоркцев, озадачит и лондонцев, обмакнул палец в собственную кровь и вывел слово на самом видном месте. Потом пошел к кебу. Вокруг было по-прежнему безлюдно, продолжал хлестать дождь. Отъехав от дома, я сунул руку в карман, где всегда лежало кольцо Люси, и обнаружил, что его там нет. Меня словно молнией ударило, ведь кольцо было единственной памятью о ней. Полагая, что оно выпало, когда я наклонился над телом Дреббера, я повернул назад и, оставив кеб в проулке, решительно двинулся к дому – никакая опасность не страшила меня так, как утрата дорогой реликвии. Однако, подойдя к дому, я лицом к лицу столкнулся с полицейским, который выходил оттуда. Чтобы рассеять его подозрения, пришлось притвориться в стельку пьяным.