Этюды и зарисовки

Альфонс Доде Этюды и зарисовки

МАРИ-АНТО

Портрет корсиканки

— …Хорошо, я расскажу вам эту историю, — сказал со смехом барон Бюрде, — однако предупреждаю вас: она немножко игрива, и при дамах… Но все же я попытаюсь. Если я зайду слишком далеко, остановите меня.

Итак, повторяю, я получил должность советника префектуры в Аяччо, прибыл я к месту моего назначения несколько взволнованный. То было начало моей служебной карьеры. А тут еще переезд по морю, пятнадцать часов немилосердной качки, неприветливый вид этого острова с его красноватыми утесами, где носятся чайки, и, кроме всего прочего, две-три истории о бандитах и вендеттах, которые мне рассказали на корабле. Короче говоря, когда я сходил на берег, я был в прескверном расположении духа. То, что я услышал в префектуре, меня окончательно смутило. Префект, хотя мы с ним были одни в его кабинете, все время говорил со мной шепотом и с тревогой на лице:

— А главное, будьте осмотрительны, молодой человек. Вы попали для начала вашей служебной деятельности в опаснейшие места. Люди здесь обидчивы, недоверчивы и мстительны… Удары кинжалом и выстрелы из ружья повторяются, правда, не так часто, как в старое время, но зато доносов и анонимных писем не обобраться. Не связывайтесь решительно ни с кем. Здесь нет маловажных происшествий, здесь все имеет значение… Вы, скажем, повздорили с ловцом сардинок, а он, оказывается, кузен господина Баччоки,[1] и вот вы уже восстановили против себя всю империю! (Все это, разумеется, происходило во времена империи.) Да вот вам пример: видите старика садовника? Он поливает мои лилии и курит большую глиняную трубку. Это муж кормилицы министра внутренних дел. Вы можете себе представить, как я с ним бережно обхожусь… Итак, любезный советник, еще раз предупреждаю вас: обдумывайте каждый шаг.

Я вышел из префектуры еще более подавленный, чем при входе в нее. Но когда я очутился на воздухе, живописное своеобразие улицы, цветущие лимонные деревья, солнце, море, яркое бирюзовое небо и хорошенькие работницы, которые свертывали сигары у дверей своих жилищ, посмеиваясь над прохожими, — все это быстро рассеяло мое скверное настроение.

Мне было довольно трудно подыскать себе квартиру. Я хотел непременно поселиться так, чтобы мои окна выходили на море, а в Аяччо (не могу понять, что это за странная причуда) почти все дома обращены к нему задней стороной. В конце концов я все же нашел на самом краю города, у некоей вдовы Перрини, две большие меблированные комнаты с видом на залив, на чудесное сочетание утесов, воды и зелени. Если не считать пейзажа, место это было малоприятное. Чтобы добраться туда, надо было пройти унылую и пустынную набережную без парапета, без фонарей, с отвратительным обширным водопоем, куда возчики пригоняли скотину. По вечерам, когда я возвращался из клуба, мне приходилось ощупью отыскивать свой дом, пробираясь среди ругани, ударов дубинкой и мокрых, лягавшихся мулов. А что это был за дом! Огромный сарай, высокий и холодный, выкрашенный по итальянскому обычаю в зеленый цвет. Каменные полы, гулкая тишина старого монастыря и, в довершение этой мрачной картины, неизменная г-жа Перрини, которая вечно попадалась мне на лестнице; она кралась, как призрак, вдоль стены, в длинном покрывале вдовы — корсиканки… По счастью, у меня была соседка Мари — Анто.

Мари-Анто (полное ее имя — Мария-Антония) была женой погонщика мулов из Иль-Рус, который почти всегда был в разъездах. Она жила на одной площадке со иною. Красавицей ее нельзя было назвать, но она была молода и изящна; легкая походка, лукавое выражение зеленых глаз, рот — как гранат, а кое-где, как ни прикрывал на мавританский лад кусок легкого шелка верх и низ ее лица, видны были пятнышки, проступающие при загаре на чересчур белой коже. Поставив на голову фаянсовый кувшин или большую корзину для хлеба, она носилась, хохотала, грудь у нее была высокая, юбка плотно облегала бедра, соседи окликали ее со всех порогов: «Эй, Мари-Анто! Мари-Анто!..»

Мы с Мари-Анто были добрыми друзьями. Вы, может быть, скажете, что это роняло мое достоинство, но, знаете ли, когда живешь по соседству… И к тому же молодому человеку там очень трудно поддерживать знакомства. Префект предупредил меня: на Корсике много девушек на выданье, все красивые, очень красивые, но бесприданницы. И, разумеется, когда приезжает француз, — а французов простой народ называет там pinsuto,[2] а буржуазия — континентальным жителем, — весь остров приходит в волнение. Черные глаза сверкают, приглашения сыплются дождем. В больших промерзших гостиных обметают пыль со старых люстр, снимают чехлы с кресел и клавесинов, и в один прекрасный день pinsuto оказывается женатым на восьмой дочери чиновника мэрии с жалованьем в тысячу двести франков в год. Эти-то причины и удерживали меня от того, чтобы бывать в обществе. К тому же я почти тотчас после приезда схватил лихорадку и редко выходил из дому.