Этюды к портретам

— Его к нам назначили в театр он и задумал ставить «Свадьбу Кречинского». И меня тоже вызвал на репетицию повесткой… Ну, я на репетицию-то не пошел, а попозднее прошмыгнул в зрительный зал, смотрю: а он на сцене крутит, он крутит… все но-своему! У меня-то роль Расплюева была играна-переиграна… Я, значит, решил идти домой. А он меня увидел. «Куда, говорит, вы, Владимир Николаевич? У нас репетиция…» — «Так это у вас репетиция, а я по-вашему играть не стану…» Он тогда: «А я все сцены с вашим участием оставлю по-прежнему». — «Ну, тогда другое дело»… Нет, не люблю я его!..

Правда, сохранились сведения о том, что другой титан петербургской сцены — К. А. Варламов, как сказали бы сейчас, «нашел общий язык» с Мейерхольдом. Не помню, записано ли где-нибудь, что в роли Сганареля Варламов, страдавший дурной памятью, получил от постановщика чуть ли не шесть суфлеров: во всех тех местах сцены, где по ходу спектакля «Дон-Жуан» приходилось оказаться Варламову, посажены были специальные суфлеры, и они «подавали» текст великому комику «с короткой дистанции».

Говорили еще, что Варламов со свойственным ему юмором садился в огромное кресло посреди сцены (на обыкновенном кресле он не умещался) и шутливо возглашал:

— Ну, Меринхольд, стилизуй меня!

Самое это искажение имени режиссера, примененное ради шутки комическим артистом, о многом говорит. Да, трудно было бы рассчитывать, что крутые действия и высказывания Мастера не вызовут ответных действий и подобных же высказываний «противной стороны». Надо, в конце концов, обладать моральной чистотою и широтой кругозоров, какие были у Вл. И. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского, чтобы забыть все полемические выпады их бывшего ученика и протянуть руку Мейерхольду, когда был ликвидирован ГОСТИМ. Узнав об этом, Станиславский сразу же пригласил Всеволода Эмильевича в качестве режиссера в руководимый им Оперный театр. А Немирович- Данченко отказался выступить в газете с осуждением Мейерхольда. Но вот один из корифеев Малого театра написал тогда в «Известиях» заметку о том, что так-де и надо было: разогнать осиное гнездо формализма…

Мейерхольд был очень хорошо оснащен для резко полемического топа своих высказываний, для заострения всех

¹ Разумеется, Давыдов имел в виду Александрийский театр.

деталей в своих постановках, — словом, для той будоражу- щей фигуры, какую он представлял собою, вернее — сознательно играл, в нашем искусстве. Он органически убедительно излагал крайние мнения и ошарашивающие концепции, очень убедительно обосновывал и тонко аргументировал все свои кратковременные воззрения, делавшиеся в тот период его искренним мнением. И пока была надобность в этих взглядах для очередной режиссерской работы или для издевки над горе-теоретиками, которым казалось, что они- то все уже понимают в Мейерхольде и могут предсказать дальнейший его путь в искусстве, основываясь на прежних позициях Мастера, — он боролся за эту платформу как лев. А затем придумывал что-нибудь новое. Но чем можно объяснить постоянную переменчивость в воззрениях и вкусах режиссера?

XIII

Думается, эта переменчивость шла прежде всего от огромного творческого потенциала Мастера. Ему было бы под силу руководить сразу четырьмя театрами и в каждом проводить иную творческую линию. (Кстати, двумя театрами единовременно он и руководил на нашей памяти — ГОСТИМом, т. е. Театром имени Мейерхольда, и Театром Революции, тем, что ныне называется Театром имени Маяковского и до последнего времени возглавлялся учеником Мейерхольда — Н. П. Охлопковым.) Вот этот-то избыток творческой энергии, сочетаемый с нарочитой плакатно- стью самовыражения, если можно так выразиться, и давал неповторимый эффект мейерхольдовской всеохватывающей активности. Он рождал не только новые постановки и новые системы внутри театра (например, знаменитая биомеханика), не только проводил опыты в области сценической речи (его дружба с поэтом С. Третьяковым) и т. д. и т. п.; он еще и успевал все интересное на свете увидеть, прослушать, узнать и по-своему на все это реагировать в речах и статьях, а то и применять в своих постановках.

Драматург В. 3. Масс, работавший одно время в качестве завлита в Театре Революции, рассказал мне, что Мейерхольд в 1923 году собрал труппу для того, чтобы сделать режиссерскую экспликацию (термин Мастера, вошедший ныне в теорию и практику нашего театра) предстоящей постановке «Горе от ума». И перед выходом в фойе к актерам Всеволод Эмильевич тихонько сказал своему штабу: «Эту вещь я ставить не буду, но надо, чтобы все поверили, что «Горе от ума» у нас пойдет…»' И после этакого предуведомления он произнес речь о работе над комедией Грибоедова — такую речь, что труппа устроила ему овацию!..

А как постановщик Мейерхольд был воистину неисчерпаем. Каждый его новый замысел (о том уже неоднократно говорилось) был откровением для русского искусства. Но и помимо генерального замысла в работах Мейерхольда поражало необыкновенное богатство приемов, новых методов в исполнении ролей, в оформлении сцены и т. д.