Этюды к портретам

Все пленяет слушателя и во внешности человека, кото шагает сейчас по эстраде, неторопливо двигая своими длинными руками: и раскаты неповторимого голоса, и своеобразные манеры, потому что даже в этих повадках есть что-то значительное, из ряда вон выходящее. Они удивительно гармонируют с самой сокровенной сутью поэта. Если бы кто-нибудь сперва прочел стихи Маяковского, а потом встретил бы его в жизни, он узнал бы его мгновен того Маяковский похож на самого себя. Даже фамилия, вызывающая у нас образ высокой башни, которая излучает свет на многие мили вокруг, даже «двухэтажное» имя-отчество — ведь оно как холм, на котором стоит вечно движущийся и вечно светящий маяк, — даже эти чисто внешние признаки несут на себе выражение глубокой сущности поэта-гиганта, осветившего жизнь великой стра в годы великих ее дел и потрясений.

Рабочего

громады класса враг —

он враг и мой,

отъявленный и давний.

Велели нам

идти

под красный флаг

года труда

и дни недоеданий…—

говорит Маяковский. Но слушатели и без того знают, что любит свой народ. Он не отделяет себя от своего народа, хотя по таланту и по всему тому, что завоевано двадцатилетним тяжелым трудом поэта, Маяковский рачительно возвышается над средним человеком, над любим из своих читателей… А вот слушатели понимают и Чествуют: поэт даже гордится тем, что он такой же, как все. И потребности у него те же. И желания. И стремления. Только рассказать об этом Маяковский умеет лучше всех в стране.

И очень скоро слушателям начинает казаться, что мир воистину такой, каким его видит Маяковский. Они думают и чувствуют заодно с поэтом. Волнуются его волнением. Смеются его смехом. Грустят его грустью. Самые флегматичные люди сжимают кулаки, когда их призывают к этому гневные строки стихов. суровые готовы прослезиться, если они угадывают ничтожную царапину, нанесенную чуткой его душе. И все они угадывают — сегодняшние слушатели потому, что между ними и Маяковским нет даже расстояния, которое отделяет зрительный зал клуба от сцены. Это пространство исчезло при первых звуках голоса нашего поэта. Поэтому-то не могут не почувствовать слушатели и того, как велико волнение поэта. А это очень важно! Значит, перед залом стоит не хладнокровный исторгатель чужих восторгов. Значит, это не обман — волнующие слова стихов. И всякий из слушателей постигает полностью необычность, удивительную силу всех человеческих свойств Маяковского…

Не все в зале знают последнее и, вероятно, самое удивительное произведение Маяковского — «Первое вступление в поэму «Во весь голос». Вся палитра его мастерства раскрывается в его стихах. Вся история его творчества изложена здесь языком поэзии.

И когда Маяковский говорил:

И мне бы

строчить

романсы на вас,—

доходней оно и прелестней.

Но я себя

смирял,

становясь

на горло

собственной песне…—

люди, далекие от поэзии, вдруг поняли: как это тяжело для поэта — становиться на горло своей песне… В зрительном зале стало еще тише, хотя тишина была, как уже сказано, полнейшей.

Поразительная вещь — эта сверхтишина, появляющаяся, только когда все без исключения присутствующие взволнованы тем, что происходит перед ними. К такой тишине всю жизнь стремятся и ораторы, и поэты, и артисты. Только немногим, очень немногим дано хотя бы раз в жизни добиться этой тишины, которая, как ни странно, показывает предельную взволнованность всей массы людей, находящихся сейчас здесь…

Маяковский читал:

Мой стих

трудом

громаду лет прорвет

и явится

весомо,

грубо,

зримо,

как в наши дни

вошел водопровод,

сработанный

еще рабами Рима.

И в зале прошел чуть слышный шорох: как будто люди провели своими собственными ладонями по шершавой поверхности каменных громад, двадцать веков назад сложенных в многоярусные акведуки, и это словно дало возможность всем присутствующим явственно представить себе прочность и крепость поэтова слова…

Надо было в течение двадцати лет быть первым поэтом своей страны, чтобы иметь право сказать так, как сказал Маяковский:

…Парадом развернув

моих страниц войска,

я прохожу

по строчечному фронту…

Какую чистоту надо ощущать в общественной своей жизни, чтобы сметь произнести это посвящение:

…И все

поверх зубов вооруженные войска,

что двадцать лет в победах

пролетали,

до самого

последнего листка

я отдаю тебе,

планеты пролетарий.

Презрительно опустив книзу углы губ, поэт говорит:

Мне наплевать

на бронзы мпогопудье,

мне наплевать

на мраморную слизь.

Сочтемся славою —

ведь мы свои же люди,—

пускай нам

общим памятником будет построенный

в боях

социализм…

По быстрому и короткому движению, которое опять прошло по зрительному залу, начавшись в первом ряду и дойдя до последнего, можно понять: простые люди, никогда не читавшие Горация, не помнящие, и наш Пушкин вслед за гордым римлянином утверждал неотъемлемое право великого поэта на памятник, — эти люди не колеблясь признали за Маяковским право от памятника отказаться. ведь праву отказа монумента должно предшествовать право на самый монумент!..

Маяковский кончил читать. Он опустил голову и подчеркнуто спокойной походкой направился к стулу — за пиджаком.