Этюды любви и ненависти

Он был редактором "Русского еврея", создателем "Еврейской старины", основателем Еврейского этнографического общества и т. д. Ничего специфически "жидовского" в киевской "Заре" не было. Буренин делал грязные намеки на личную жизнь Надсона, в первую очередь, на его еврейское происхождение. В одной статье он умудрился подвергнуть уничтожающей критике Семена Надсона, Семена Фруга и Минского: "У евреев вследствие космополитического склада их чувства не достает его реальной поэтической сосредоточенности: оно расплывается в блестящую и цветистую по внешности, но тем не менее по сущности холодную и фальшивую риторику. Отсутствие эстетического вкуса, понимания эстетической пропорциональности – это также один из еврейских характеристических недостатков"50.

Письмо И.А. Гончарова от 13-15 сентября 1886 г. царственному поэту К. Р. (великому князю Константину Романову) содержит следующее нравоучение: "Есть еще у нас (да и везде – кажется – во всех литературах) целая фаланга стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих обо всем, о чем угодно, что потребуется, что им закажут. Это – разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские, Мережковские и прочие…" (Представляю себе, как удивился Дмитрий Сергеевич Мережковский, дворянин, отец которого занимал видный пост в дворцовом ведомстве, внук героя войны 1812 г., пращуром которого был один из представителей малороссийской старшины – Федор Мережка, обнаружив себя в списке поэтов, подобранных по принципу "неблагозвучных" фамилий.) И далее:

"Оттого эти поэты пишут стихи обо всем, но пишут равнодушно, хотя часто и с блеском, следовательно неискренно. Вон один из них написал даже какую-то поэму о Христе, о Голгофе, о страданиях Спасителя. Вышло мрачно, картинно, эффектно, но бездушно, неискренно. Как бы они блестяще ни писали, никогда не удастся им даже подойти близко и подделаться к таким искренним, задушевным поэтам, как, например, Полонский, Майков, Фет или из новых русских поэтов – граф Кутузов"51. По сути Гончаров повторил то, о чем не раз более развязно писал его младший современник Буренин, в том числе и о "невинном" Мережковском:

В те дни, когда поэтов триста
В отчизне народились вдруг;
Когда в журналах голосисто
Стонали Надсон, Минский, Фруг… …
Когда в стихах жаргон жидовский
Стал заглушать родной язык, –
В те дни и ты возник,
Питомец Феба, Мережковский,
И принялся ссыпать стихи
В лабаз лирической трухи.

(В.П. Буренин "Г. Мережковскому") Однако вернемся еще раз к Надсону. Умирал он тяжело – это подтверждают не только врачебные свидетельства, но и воспоминания современников. Не мог держать в руках даже скрипку – не было сил, наигрывал лежа грустные мелодии на маленькой

дудочке (не на флейте, а именно на дудочке, она была легче). Музыку Семен Яковлевич обожал (его отец был музыкантом), играл на многих инструментах, но больше всего любил скрипку. Что же касается "паразитизма" поэта, то он с лихвой компенсировал те небольшие суммы, которые ему выдавали на лечение, передав права собственности на свои произведения Литературному фонду. От продажи его книг был создан фонд, который к началу первой мировой войны составил 200 тыс. рублей!52 Закономерен вопрос, а что оставил его недоброжелатель Буренин? Дожил (1846-1926) до революции и пресмыкался перед большевиками. И ведь не расстреляли, как, скажем, М.О. Меньшикова… Младший современник записал: «Буренина я видел только один раз. Было это в Петербурге, в начале двадцатых годов. Аким Львович Волынский числился тогда председателем Союза писателей, а принимал посетителей в Доме искусств, где жил.

Однажды явился к нему старик, оборванный, трясущийся, в башмаках, обвязанных веревками, очевидно, просить о пайке – Буренин. Теперь, вероятно, мало кто помнит, что в течение долгих лет Волынский был постоянной мишенью буренинских насмешек и что по части выдумывания особенно язвительных, издевательских эпитетов и сравнений у Буренина в русской литературе едва ли нашлись бы соперники (Зин. Гиппиус – "Антона Крайнего" – он упорно называл Антониной Посредственной).

Волынский открыл двери и, взглянув на посетителя, молча, наклонив голову, пропустил его перед собой. Говорили они долго. Отнесся Волынский к своему экс-врагу исключительно сердечно и сделал все, что в его силах. Буренин вышел от него в слезах и, бормоча что-то невнятное, долго, долго сжимал его руку в обеих своих»53.