Этюды любви и ненависти

В разгар бедствия, в ноябре 1891 г., Толстой писал И.Б. Файнерману (Тенеромо): "…я живу скверно. Сам не знаю, как меня затянуло в работу по кормлению голодающих, в скверное дело… затянуло так, что я оказался распределителем той блевотины, которою рвет богачей"100. Думаю, что если бы Л.Г. Барац прочел эти строки, он несколько терпимее отнесся к нежеланию Толстого помочь евреям. Но и это не совсем так.

Скульптора Илью Яковлевича Гинцбурга (1859-1939) писателю представил вечный покровитель Ильи Яковлевича В. Стасов, и Толстой полюбил "Элиасика", имя которого часто упоминается в его дневнике и в письмах.

Гинцбургом созданы несколько известных скульптурных портретов Льва Николаевича, ставших классикой в толстовской иконографии. Он же был одним из основателей толстовского музея, где они разместились. Справедливости ради отмечу, что Толстому они не нравились, он предпочитал Репина. Он считал, что Стасов слишком превознес талант скульптора. Что ж, о вкусах не спорят, тем паче с Толстым. Ведь любил же он работы другого еврея – Леонида Осиповича Пастернака, восхищаясь его иллюстрациями к "Воскресению". Но сейчас рассказ не об этом.

Друзья Гинцбурга не раз просили его рассказать о том, как Толстой относится к еврейству. Такового вопроса могло не возникнуть, если бы сам Толстой раз и навсегда определил свою позицию. Подобно тому, как это сделали его младшие современники – Глеб Успенский, Максим Горький, Леонид Андреев (со знаком плюс) или нововременские прихлебатели Буренин, Меньшиков (со знаком минус). Но Толстой выбрал себе место рядом со своим старшим современником Иваном Сергеевичем Тургеневым. Правда, не рядом с Гоголем: у Толстого есть пассаж, направленный против Меньшикова, утверждавшего, что "еврейчики" – князьки Трубецкие (конкретно Евгений) присваивают себе Гоголя", "а он (Гоголь) не либерал, а самодержавец, черносотенец настоящий"101. (В действительности "еврейчики" Трубецкие – потомки сподвижника Петра I П.П. Шафирова.) Частые беседы И.Я. Гинцбурга с Толстым касались самых разнообразных тем, но всякий раз, признавался скульптор позднее, его что-то останавливало поставить все точки над i. Другими словами, обсуждать в Ясной Поляне, где встречались люди разных национальностей и вероисповеданий, национальный вопрос было неприлично и неудобно. Но начались погромы, и Гинцбург рассказал Толстому об ужасах, переживаемых его соплеменниками. Тот сочувственно негодовал. И.Я. спросил, не мог бы Л.Н. выразить свое возмущение в печати, это важно. «На что он мне ответил:

"Я много получаю писем, просьб заступиться за евреев, но ведь всем известно мое отвращение к насилию и угнетению, и если я мало говорю о притеснениях отдельных национальностей, то только потому, что постоянно высказываюсь против всякого угнетения"». Этот уклончивый ответ поставил точку на попытках Гинцбурга говорить на эту тему. Здесь я позволю себе короткое отступление.

Евреи действительно "осаждали" писателя просьбами выступить против погромов.

После кишиневского погрома Толстой отвечал своим корреспондентам приблизительно так, как ответил д-ру Эммануилу Григорьевичу Линецкому:

"Все пишущие… требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии (здесь и далее курсив мой. – С. Д.). Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания… о таком важном и сложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом… Требовать от меня публичного выражения мнения о современных событиях так же неосновательно, как требовать этого от какого бы то ни было специалиста, пользующегося некоторою известностью…