Этюды любви и ненависти

Оказалось, что реализовать принятое решение быстро невозможно, и это несмотря на то, что он сказал батюшке, что его мать крещеная еврейка и что он хочет как можно быстрее воссоединиться с ней в лоне православия. Священник ответствовал, что в связи с предстоящим праздником Успения Пресвятой Богородицы с амвона будут оглашать новоиспеченного сына. А затем будут "оглашать" еще дважды. Не понимая, что такое "оглашение", перепуганный "еврейчик" счел, что его выведут на середину церкви, окруженного хоругвеносцами, и дьякон будет изгонять из него злого духа: в памяти Никулина всплыло знакомое понятие "дибук". О, этот обряд не для него; лучше всего отступничество осуществить в темноте – меньше стыда: "Мне грезились совершенно фантастические вещи, что будто там за церковью… окажется мой старый, седой как лунь отец со своей длинной белоснежной бородой и услышит, как попы будут оглашать отрекавшегося от него и Бога сына Вениамина"5.

Время подгоняло, гастроли, как помним, "горели". На помощь пришло лютеранство, правда, не без приключений. Если бы "действо" происходило в Санкт-Петербурге, то все было бы просто: садись на поезд до Терийок, где тебя за 10 минут превратят в реформиста. Но Петербург – далеко. К тому же надо подавать прошение в Петербургскую Лютеранскую консисторию, а потом ждать около четырех месяцев решения. Но выход нашелся: лазейка в законодательстве: каждый лютеранский пастор обязан окрестить кого угодно, если алчущий узреть Христову истину находится на смертном одре – тогда, при лике Вечности, формальности отступают. Итак, кандидат в христианина на время превращается в кандидата в покойники, получает отпущение грехов и нужную бумагу и тотчас воскресает. Далее торжествующий "Лазарь" и "бывшая жидовская морда", ставшая свободным гражданином империи, мчится на гастроли во Владикавказ…

Близок к этому рассказу рассказ Р. Кугеля, слышанный им из уст самого героя.

Крещение произошло после весьма погромной речи актрисы П.А. Стрепетовой, направленной против актеров-евреев, считавшей, что право жительства актера-еврея отнимает кусок хлеба у русака – бушменская арифметика, так назвал ее инвективу Кугель. Фамилию Никулина он не называет, только имя и отчество, некий Вениамин Иванович, энергичный театральный деятель и антрепренер. Анекдот Р. Кугеля и рассказ Никулина разнятся лишь в деталях6.

Вероятно, на этом можно было бы прервать рассказ о незаурядном театральном директоре и посредственном человеке. Но есть еще хитрость старого Гайста и законы Возмездия. В своих скитаниях Никулин не раз встречал актеров-выкрестов, даже с фамилией Иванов (например, такую фамилию носил один дальневосточный подрядчик, антрепренер и танцор родом из Бердичева). Особенно много теплых слов написано Никулиным в адрес человека, которого знала вся театральная Россия, кормильца и благодетеля актерской братии и обладателя тройной фамилии – Шпоня-Дмитриев-Шпринц.

Его имя Никулин упоминает вслед за именем основательницы Русского театрального общества и знаменитой актрисы М.Г. Савиной. Зимой 1915 или 1916 г. Никулин, будучи в Воронеже, получил телеграмму о кончине Дмитриева и тотчас выехал в Москву. На 3-й Мещанской, где жил обладатель тройной фамилии, собралось великое множество народу. Никулина поразило, что все пришедшие на панихиду, войдя в квартиру, не сняли головных уборов. От волнения он не сразу понял, что "отпевают на еврейском языке: оказалось, что добрейший Шпоня – некрещеный еврей. Гроб до еврейского Дорогомиловского кладбища актеры несли на руках, с остановкой на Большой Никитской, возле РТО, к которому Дмитриев имел прямое отношение. За честь похоронить спорили московская еврейская община и Русское театральное общество. Преимущество было отдано последнему. Обряд совершал мудрейший человек, глава московской общины раввин Яков Исаевич Мазе.

Думаю, не без иронии, он предложил выкресту Никулину выступить первым. «Недавно на берегах Невы, – сказал тот, – звучали слова: "Упокой, Господи, душу рабы Твоея Марии", а теперь здесь, вблизи Кремля, мы слышим: "Эйль Муле рахамим" (Творец полон милосердия). Там рыдал напев: "Вечная память", а тут слышится: "Барух даян эмес" (Благословен судья праведный!..); и там, и здесь русский сценический мир оплакивает двух людей – русскую Савину и еврея Шпринца-Шпоню. Гениальную артистку и маленького труженика сцены, но одинаково самоотверженных в своей необъятной и беспредельной любви к человечеству. И я смело говорю у гроба "маленького" Шпони, что в конце концов любовь победит»7. Одним словом, выкресту Никулину было предложено огласить, что Творец полон милосердия.

Что же касается возмездия, то чаще всего оно настигает потомство. Кто не знает притчи, согласно которой, когда писатель Лев Никулин (сын Беньямина Вольфовича Ольковецкого) проходил по коридорам Дома писателей, то часто слышал за спиной голос: "Каин, где Авель? Никулин, где Бабель?" или:

Никулин Лев, стукач-надомник,

Издал недавно свой двухтомник.