Этюды любви и ненависти

Предсказания Менахема-Менделя относительно будущего Окрейца сбылись, о чем тот поведал в воспоминаниях. В частности, рабби "обещал" ему долголетие. Мы не знаем года смерти Окрейца (его последняя публикация датирована 1918 г.), но, судя по косвенным данным, он прожил 84 года. Что произошло с ним в годы революции, сказать трудно. Проявление антисемитизма могло стать тогда поводом для расстрела, преклонный возраст не был помехой: расстреляли же большевики весьма известного сотрудника "Исторического вестника" М.О. Меньшикова, которому минуло 60. Но чаще случалось обратное: так, большевики освободили из тюрьмы историка-антисемита Д.И.

Иловайского, равно как издателя "Протоколов Сионских мудрецов" С.А. Нилуса – первого по возрасту, второго – по причине невменяемости. Пощадила новая власть и литератора-"жидоеда" В.П. Буренина и "аккуратного" антисемита писателя И.И.

Ясинского, ставшего членом большевистской партии!

После революции следы С. С. Окрейца теряются, но вот еще один любопытный факт его биографии: им был написан приключенческий роман, не в чистом виде, а с элементами политического памфлета (редкий симбиоз), предвосхитивший трилогию В.В.

Крестовского "Тамара Бендавид" (СПб., 1890)11. В романе Окрейца соединены две темы – войны и революции. Один из критиков так прокомментировал это забытое произведение (даю пересказ).

Книга С.С. Окрейца "На войне и дома" (СПб., 1880) – любопытный образец бульварного романа о русско-турецкой войне, составленный из разного рода литературных штампов: а) штампы военные: турецкие зверства, идеальные сестры милосердия, описание тяжелораненых солдат и т. п.; некоторые страницы напоминают военные сводки и корреспонденции; есть прямые совпадения (или заимствования?) с корреспонденциями Немировича-Данченко (Год войны, 1878); б) штампы антинигилистического романа: социалистический "притон", где хранятся полученные из-за границы ящики с пироксилином; честная девушка, попавшая под влияние социалистов; революционер-"еврейчик"; социалистка, переодетая мужчиной! выполняет тайные не вполне законные поручения; ответственный революционер в роли слуги и т. п.; в) штампы авантюрного романа: попавший в плен к туркам герой оказывается в гареме; любовь к нему прекрасной одалиски, ее трагическая гибель и т. п. Думается современному читателю будет небезынтересно узнать, какое впечатление вынес от краткого общения с цадиком такой одиозный автор, как С.С. Окрейц.

С.С. Окрейц

Цадик Мендель из Любавич Этот цадик был если не историческою, то во всяком случае легендарною личностью, известною во всем Северо-Западном крае. Много чудесных рассказов ходило о нем: о его святости, благодаря которой он мог подниматься на целый аршин от полу; о разных исцелениях неизлечимых больных и в особенности о предсказаниях будущего.

Губернатору Гамалее он предсказал скорое удаление, а так как Гамалея был братом товарища министра, то это казалось невероятным, однако же исполнилось. Грозный могилевский помпадур внезапно улетучился… Наиболее любопытным кажется рассказ о том, как Мендель был вызван в Петербург императором Николаем Павловичем.

В этом рассказе столько наивной искренности, характерной для того времени, что я прежде, чем опишу подробности моего личного знакомства со святым цадиком, передам этот рассказ в том виде, как его слышал.

Грозный царь был одно время занят мыслью обратить евреев к земледелию.

Разумеется, тысячелетнего кочевника и по традиции народа-торгаша мудрено было обратить в поселянина одними административными воздействиями, но в 1840-х годах смотрели иначе на вопросы. Государю кто-то передал о существовании в Любавичах святого цадика, который если благословит евреев на земледелие, то они не дерзнут его ослушаться и начнут пахать.

Положено: выслать цадика Менделя в Петербург.

Фельдъегерь прискакал внезапно, привел в ужас все еврейское гнездо в Любавичах, подхватил и увез старого Менделя от его поклонников, от книг талмуда и кабалы и доставил прямо в Петербург. Можно себе вообразить, что творилось со стариком, когда он трясся на перекладной по-фельдъегерски, т. е. без отдыха, и очутился в Петербурге после тихих Любавич, спящих мирным сном среди своих лесов и болот.

Менделю сказали, что сам государь желает его видеть и чтобы он подготовился.

Необходимо объяснить, что старый цадик почти не понимал по-русски; по-польски знал несколько слов и объяснялся на древнееврейском языке, а в общежитии на жаргоне. Как он мог подготовиться для объяснения с императором, не отличавшимся терпеливою снисходительностию, на это власти не обратили надлежащего внимания.

В назначенный для приема день цадика привезли во дворец и ввели в кабинет императора.

По легенде, источником которой, несомненно, был рассказ самого Менделя о его аудиенции у государя, Николай Павлович сидел за письменным столом и писал. В комнате царила мертвая тишина, что еще более подавляло перепуганного еврея.

Наконец, император повернул голову и спросил:

– Раввин?