Этюды в алых тонах (СИ)

В тех краях, где прошло мое детство, таких как я, дразнят куика — тыква — робкий, запуганный человек. Я всегда избегал драк, искал уединения, самым любимым занятием было включить плеер и слушать музыку. Самые знаменитые гитаристы открывали для меня будоражащий душу мир фламенко.

Плеер я украл, я бы и гитару украл, но в нашем деревенском магазине ее не было, а попросить отца купить такую дорогую вещь я не мог.

Я просто плакал, когда смелый Гонсалес, соседский мальчишка, стал учеником Пабло, нашего местного музыканта, так у меня впервые зашевелилась тыковка, где-то рядом с сердцем.

Казалось, протяни руку, и сорви ее, и произойдет чудо: отец доверит тебе отвезти лошадь к кузнецу, или мальчишки позовут тебя играть в футбол.

Я стеснялся собственных снов, где играл на сцене огромного зала с оркестром.

Что бы стало со мной в таком жестоком мире, не знаю, но чудеса случаются, однажды в День поминовения всех святых, бродя по кладбищу и деля между могилками букетики бумажных цветов, я нашел гитару, самую настоящую.

Я принес ее домой, а потом с ужасом ждал, что мертвец придет за ней и заберет мою душу.

Поэтому утром я побежал в церковь к падре Антонию.

— Падре, я люблю музыку больше отца с матерью, я знаю это грех, отпустите мне его.

— Иди с миром, ведь ты пришел к Богу, и он принял твое покаяние.

— А гитара?

— Оставь себе, это вдова Консуэло, оставила ее на могиле мужа, все жаловалась, что слышит, как он играет по — ночам.

Так я получил благословение от отца Антония и от матери церкви.

Потом мы уехали в Сан-Себастьян. Здесь мне стало казаться, что тыковка, моя осталась в Португалии, я стал брать уроки фламенко у лучшего музыканта города, и он меня хвалил, а потом я встретил Кармелиту.

Она всегда была своенравна и горяча, словно танец, который она исполняла. Я сидел под платаном и учил очень сложный аккорд, когда она спрыгнула с дерева, прямо передо мной.

И пусть она улыбалась снисходительно, и подшучивала надо мной, что я буду учиться еще лет двадцать, но это был ангел во плоти.

Черные гладкие волосы, черный бархатный ободок с алой розой, лукавый взгляд из-под длинных ресниц, белые шорты и золотистая кожа. Она всегда останется для меня той пятнадцатилетней девочкой.

Мы будем уезжать в близлежащие городки, я не брал от нее денег, подаренных ей дедом или матерью.

Она будет танцевать для туристов, а я играть на гитаре. Мадонна, как она будет танцевать: словно разжигая в поле костер, сначала робко, еле заметное пламя, потом все выше и ярче, и уже фейерверком искр, которые попадают в самое сердце, рождая в нем любовь.

Правда она очень быстро уставала, и когда потом мы шли с ней, к автобусной остановке, взявшись за руки, рука ее была холодна, даже в самый жаркий день.

Глава 4

Я собираю чемоданчик: красный жилет-чакетилья, малиновый галстук, и туфли с рубиновыми пряжками.

Рубиновый цвет — это цвет губ моей любимой жены Кармелиты. Десять лет назад мы рискнули, вернее она, своей жизнью, и на свет появилась наша дочь — Лусия. Вердикт врачей после родов звучал, как приговор: детей у нас больше не будет.

Мой свекор, даже не пришел в костел на крещение внучки, не мог простить, что род матадоров Ромиресов прервался.

Арена, она манит восторженными криками болельщиков корриды и сладостными мгновениями славы!

Надо выйти и никуда не деться, я матадор, я здесь главный, я завершаю бой.

Но я страшусь, страх, словно алая кровь на черной шкуре бычка, разливается в душе. Даже восторженные крики «Браво!», интервью в журналах и поклонники, все это не помогает. Тыковка неудачника, та самая из детства, я чувствую ее покачивание, и быки, кажется, ее видят.

Я дал страху имя Аскальдо, так звали первого побежденного мною, в жестокой схватке, андалузского быка. Он умирал долго, его налитые кровью глаза с тех пор снятся мне, и я просыпаюсь в холодном поту, даже в самую жаркую ночь. Ужас ползет в ночи кровавым туманом, мешая спать спокойно, даже моей жене и дочери.

Сегодня моего врага зовут Карлос. Вот как все это было.

Бык, могучий, прекрасный в своей ярости и праведном гневе. Я уже всадил в него две бандерильи, и еще две, мои помощники.

Пурпурные капли падают на арену, глаза быка стекленеют.

Я иду за шпагой, орудием торжества смерти. Через мгновение бык очнется и наступит кульминация боя. Бык или человек! Я не убийца, я матадор. Я являю зрителю смерть в ее парадном виде. Ведь бой — это спектакль, только смерть самая настоящая и кровь тоже.

Время для меня остановилось, я должен попасть в самое уязвимое место врага, оно не больше яблока.

Вошедшая до рукояти шпага убивает быка раньше, чем он об этом узнает. Продолжая порыв, туша его несется вперед, но это уже не крылатый порыв, а судорога трупа. Я не буду его мучить, как мучил Аскальдо, Карлос умрет мгновенно.

Последний удар в этой схватке. Бык повержен.

А мой страх плакал, он был побежден, до следующего выхода на арену, но он и смеялся, он верил, что однажды увидит, как песок жадно напьется моей ржаво-пламенной крови.

Ноги дрожат, я склоняю голову, зрители, кричащие от восторга думают, что это поклон для них.