Этнос. Стигма

— Реперные камни, которые разбросаны по всему Фракталу, — пояснил он. — Практически во всех локальных культурах они имеют статус сакральных объектов. Не знаю, из какой именно взято название «чёрный монолит», но оно стало общепринятым термином. Все они являются материальными проекциями вот этого цилиндра в основании мораториума и выполняют роль своеобразных гвоздей, скрепляющих Мультиверсум. Им приписывается множество мистических свойств, например, считается, что «чёрный монолит исполняет желания». Это, разумеется, суеверие, но нельзя не признать, что их свойства недоизучены.

— Получается, эта штука старше Мультиверсума? — удивилась Нагма. — Раз с её помощью его сделали?

— Данный мораториум присутствовал при начале времён, — сказал Лейхерот, — хотя создан был много позже. Не пытайтесь себе это представить, время — один из самых плохо воспринимаемых человеком аспектов Первоматерии, потому что сложно посмотреть на что-то, будучи внутри него.

Я даже не пытался понять то, что говорит слепец. Фундаментальные науки — не моя стезя. Я мысленно потянулся к мораториуму, представив, что как бы рисую его в уме. В бытность мою графом Морикарским это частенько срабатывало — не всегда под рукой есть карандаш и бумага, а понять, кто перед тобой, надо. Потянулся — и отшатнулся, как от бездны. Передо мной как будто пульсировал чёрный нерв мироздания. Нет, лучше Нагме и правда не трогать эту штуку. Если уж мне она так откликается, то тому Аллаху, который то и дело пытается из неё выглянуть, тут уж точно есть, где разгуляться. А ведь на самом деле это не Аллах.

Пройдя мимо странного механизма на площади, мы свернули в боковую улицу, прошли полквартала, после чего зашли в очередной пустой дом. Та же процедура — каменная пластина, дверь закрылась, дверь открылась.

— Ничоси! — сказала изумлённо Нагма.

* * *

— Надо же, — сказал я, — ещё один мораториум.

— Это тот же самый, — сказал Лейхерот, с досадой глядя на заполнивших площадь людей. — Только не спрашивайте меня, почему. Мелех, что за манифестация?

— Понятия не имею, — ответил тот. — Погуляйте тут пока, я оповещу ареопаг.

— Я с тобой, — сказал «наш» Теконис. — Может быть, кто-то из них меня выслушает.

— Пап, а мы что будем делать? — спросила Нагма. — Может, ещё по мороженому? Здесь наверняка есть кафе.

— Ты что, не налопалась ещё, колбаса?

— Налопалась. Но это когда было? Всегда можно впихнуть в организм ещё немного мороженого. Не, ну правда, вдруг они решат нас убить, а мы не жрамши?

— Убивалка не отросла. Пошли лучше поздороваемся.

— С кем?

— А вон, видишь? Туда смотри, нет, левее…

— О, и правда! Что она тут делает, интересно?

Аннушка вещает, стоя в кузове своего пикапа, беспардонно попирающего грязными колёсами изящную мелкую брусчатку мостовой. Он загнала машину в самый центр площади, почти уперевшись шипастым отбойником в чёрный цилиндр основания мораториума. Очки сняла, синие глаза сияют, правая рука обращена к толпе, левая опирается на пулемёт. Безупречная переговорная позиция, граф Морикарский одобряет.

— И кто будет следующим, я спрашиваю? — орёт она, надсаживаясь. — Для чего мы спасаем детей, для чего учим корректоров? Чтобы с ними поступали вот так?

Люди не то чтобы охвачены с ней единым порывом, но слушают и гнилыми помидорами не кидаются. Хотя вопросы имеют.

— Эй, Аннушка, ты же свалила из корректоров! — кричит какой-то худой странный мужик из толпы.

— Вы спросите, зачем я лезу в дела Конгрегации? — вещает в ответ женщина. — Какое мне дело, если я больше не корректор? Так вот, это не дело Конгрегации! Это касается всех нас! Корректоры — это то, ради чего живёт Школа! Ради чего существует Центр, который содержите и кормите все вы! Весь этот движняк ради нас всех и на наши бабки! Я тоже плачу налоги на Школу, хотя меня там не сильно любят.

— Это ты здорово преуменьшила, Аннушка! — кричит тот же мужик. — Они всей Церковью молятся, чтобы ты поскорее сдохла и не позорила Школу на весь Мультиверсум!

— Не дождутся, Сеня! — отвечает она ему. — Так им и передай! А вы, люди, подумайте: сегодня Калеб, а завтра кто? Да, он наделал глупостей, но, чёрт меня подери, он же, сука, корректор! Разве так можно?

Аннушка замолчала, сплюнула, спрыгнула из кузова и села на его откинутый борт.

— И вы тут? — поприветствовала она нас мрачно. — Зря.

— Почему зря? — спросил я.

— Сраная Конгрегация отродясь никого не слушала. Плевать они, сука, хотели на мнение народа. Да и народ тут… А, сука, проехали. Это я уже так, от безнадёжности глотку деру. Один хрен Калебу мандец. Он, конечно, сам, сука, виноват, но разве ж так можно?

— Ты так убиваешься, как будто они его повесят на площади.

— Если бы они его повесили на площади, это было бы как-то, знаешь, даже честнее, сука.

— А они? Ты сама говорила, что Школа, Церковь, Конгрегация — это всё правильные люди. Просто нам не повезло быть на неправильной стороне.

— Ты, глядь, не хочешь этого знать, поверь мне. С неугодным корректором можно поступить так правильно, что лучше сдохнуть. Вон, хоть у альтери спроси. Ты вообще видал конгрегатов?

— С одним успел познакомиться.