Это безумие

И тут, откуда ни возьмись, явилась… назовем ее Цитерией. Солнечный сентябрьский день. Звонок в дверь моей скрипучей пыльной студии. И в дверях она: Лилит, Сирена, рейнская русалка, ирландская банши[5]. Стоит в дверях и улыбается. И как улыбается! Более загадочной улыбки не было даже у Пана в постановке мистера Зигфелда[6]. Чего только не было в этой безумной улыбке! Самые смелые желания, самые дерзкие мечты и видения, что пенятся в гигантских, искрометных волнах воображения.

Поедем в Мексику! Поедем в Испанию! Поедем в Голливуд! На край света! И, не говоря друг другу ни слова, без всяких объяснений, мы, точно во сне, спешно укладывали чемоданы и мчались на пароход, отплывавший в Новый Орлеан, в Панаму, на Западное побережье.

Ах, эти золотые дни и серебряные ночи! Только раз в жизни тебя охватывает невиданная лихорадка, которой рассудок поддается меньше, чем плоть; нечто, что теряется в ослепительных солнечных лучах, ураганном ветре и искрящихся водах, в которых перед нашими кораблями несутся косяки плавучих рыб.

Но Аглая! После полугода безумия и мечтаний я написал ей всего один раз, а она мне – много раз, и каждый раз говорила, что «все понимает». Что я разбиваю ей сердце. Что она была вынуждена, чтобы не умереть, вернуться на сцену. Ах как же она несчастна! Горькая ирония судьбы: ей досталась роль девушки, которой возлюбленный сначала пренебрегает, но потом, в финале, к ней возвращается. «Она-то завоевала его сердце, – писала она, – а вот в жизни, боюсь, так не бывает. Мне – не судьба. Иногда я пою и плачу».

Но и потом я получал от нее массу писем. И в одном из них – известие о смерти ее отца, любимого, любимого папочки. «Ах, его больше нет на этом свете! А ведь он был еще так молод!» В этих ее письмах, в ее словах звучали горькие рыдания.

За два дня до смерти он, оказывается, спрашивал про меня, говорил: «Твой старик отец все знает. Давно знал. Я прошел через все это. Но ты еще будешь счастлива. Ты заслужила».

А в ночь перед смертью, буквально в последнюю минуту, он, по ее словам, вдруг поднял руки, словно хотел кого-то или что-то подхватить, и улыбнулся. «И я знаю, – написала она мне, – он что-то увидел, что-то красивое. Да, знаю, так и было. Мой дорогой папочка! Надеюсь, что это был рай, ведь если только рай существует, он его заслужил».

Я знал Мартынова, любил его и с ней согласился. Большой души человек, слишком большой для этого приземленного мира. Истинный северянин, открытый и непосредственный. После смерти мужа Женя совершенно рухнула, много месяцев болела, потом переехала к Аглае.

«Ах, мой любимый, – писала мне Аглая, – ты мне так нужен! Как же мне без тебя плохо! Что такое жизнь без любви? А ведь жизнь так коротка».

Мы же с Цитерией были неразлучны, я был в нее влюблен не меньше, чем в свое время в Аглаю или в любую другую. А она, счастливая, распевала веселые песенки, радовалась жизни и в своих исступленных, безумных желаниях шла навстречу судьбе.

Какие только письма она не получала! Кто-то, кто обожал ее не меньше, чем она обожала меня, писал ей слезные послания, умолял к нему вернуться. Мы же с ней, точно в разразившуюся бурю, из последних сил прижимались друг к другу, веселясь и в то же время страшась подумать о том, что с нами будет.

Прошло еще полгода, и Аглая написала мне, что у нее хорошая новость: ее театр едет с гастролями на Западное побережье. Я буду там? Может, встретимся в Ванкувере или, скажем, в Сиэтле и отправимся вместе на юг? Я мог бы поехать ей навстречу? А может, встретимся на полдороге, в Сан-Франциско, – все ведь так сложно. Писем и телеграмм с приближением ее отъезда становилось все больше, приходили они не на мой адрес, а до востребования. «Жду не дождусь! – писала она. – Как было бы замечательно!»

И в самом деле, можно было бы ухитриться встретиться, провести вместе хотя бы дней пять. Не постарела ли она? Как она танцует – так же божественно, как и раньше? Но наши отношения были обречены: моя любовь к ней осталась в прошлом, любовь же к Цитерии была в настоящем, я был ей предан всем сердцем. К тому же мы с Аглаей так давно не виделись и уже вряд ли увидимся. Право же, встретиться вновь было бы ошибкой. И в то же время счастьем для нас обоих. Счастье ведь бывает разным.

А потом было путешествие на юг, но не вместе, это было невозможно из-за ее дел, друзей, выступлений, всего прочего. На юге Цитерия вновь предъявила на меня свои права, я же мучился преследовавшими меня предчувствиями.

Где я был все это время? – недоумевала Цитерия. Неужели в кого-то влюбился? Мог ее бросить? Неужели нашей райской жизни пришел конец? Пришлось ей долго все объяснять. Я должен увидеть свою прежнюю любовь. Хотя бы еще раз. И не надо по этому поводу отчаиваться.

Мы с Цитерией в очередной раз помирились, мы вновь были счастливы. Катались на машине по прибрежным ресторанчикам, развлекались по-голливудски.