Это было давно

- Всякий протест с нашей стороны неизбежно кончится применением насилия... Если я и пойду за решением большинства, то только потому, что протест может иметь широкий общественный характер, может обратить внимание в России и заграницей на произвол, беспредельность которого толкает людей почти на самоубийство.

- Нет, зачем же рисковать нам всем! возражал Н. Л. Зотов. Позвольте мне взять протест на себя, я уберу этого Осташкина, и этого будет достаточно, чтобы обратить внимание на положение ссылки.

- Ну, нет! Нам не надо единоличных жертв. Мы здесь все сами за себя можем отвечать? - возражало большинство.

Тов. Пик предлагал просто каждому из нас не идти добровольно в полицию для отправки.

- Тогда, продолжал он, она придет к нам на квартиры, чтобы взять насильно, и мы - кто может - должны оказать вооруженное сопротивление. Это единственный выход.

И его поддерживала его жена Софья Гуревич.

- Однако, и это вовсе не выход, говорил Л. М. Коган-Бернштейн, лучше сделаем так: устроим массовый побег обратно в Россию.

- Что за пустяки! Куда же и как мы все побежим!? Ведь же этот побег осужден на верную неудачу, возражали Муханов, М. Орлов, М. Гоц и другие.

- Конечно, соглашался Коган-Бернштейн. За нами пошлют погоню, а мы ей не сдадимся без сопротивления. Нас, конечно, арестуют, посадят в тюрьму, отдадут под суд! Это вызовет шум, а мы пока зиму-то проживем в Якутске!

- Ну, пойми, дружище, этот план никуда не годится! Надо прийти к чему-либо другому, разумному.

Долго думали. Дни и ночи обсуждали. И наконец решили попытаться сначала ликвидировать положение мирным путем, если удастся.

Мне и А. Л. Гаусману поручено было составить на имя губернатора мотивированное заявление с отказом ехать в Колымск при указанных условиях и просить его отменить свое распоряжение и распорядиться отправить нас не по-четверо, а по-двое, и на расстоянии трех-недельных промежутков друг от друга.

Помню, как сейчас, в час ночи мы с Гаусманом отправились к нему на квартиру.

- Да, наступает решительный момент, заговорил он. Я, как юрист, ясно вижу результаты - будет насилие над нами и по меньшей мере каторга, а может быть, и погибнет кое-кто из нас. Это неизбежно. Мы далеки от законности и здравого смысла в сердце России, в Москве, в Петербурге. Ведь и там реакция торжествует. Ну, а здесь? Мы ведь в 8.000 верстах от Москвы; здесь агенты правительства просто безумствуют! Разве мы их убедим? Но, делать нечего, давайте писать заявление, мы должны его в 25 экземплярах приготовить за ночь, раздать всем для подписи и завтра в 10 часов утра подать его через полицмейстера; конечно, каждый врозь.

Долго мы просидели над редакцией заявления, каждая фраза, каждое слово обсуждались со всех сторон. Часам к 4-м ночи оно было готово, и мы побежали в клуб, где несколько товарищей ждали нас, чтобы помочь переписать.

К утру 21-го марта все было готово, и к 10-ти часам каждый из нас, имея в кармане заявление, отправился к полицейскому правлению. Совершенно понятно, что все были аккуратны, и поэтому ровно к 10 часам человек 25 ссыльных оказались во дворе перед подъездом полиции, что вероятно произвело там некоторый переполох.

Вскоре на крыльцо вышел полицмейстер и спросил, что нам здесь надо.

- Мы желаем подать через вас заявление губернатору.

- Какое там заявление? Скопом сюда зачем-то пришли! Никаких прошений скопом не подают! Ничего не приму!

- Как-бы хуже не было! послышался чей-то голос из ссыльных.

- Ara! Угрозы! Так! Так! - и полицмейстер убежал к себе, а затем вернулся с кем-то и взял наши заявления.

- Хорошо, я передам.

- Когда же ответ? Нам необходимо его знать.

- Соберитесь завтра к 11-ти часам у себя в клубе! Я вам там дам ответ!..

В воздухе пахло порохом... Мы по приему в полиции почувствовали, что наступает решительный момент. Что-то тяжелое, безумное... Но возврата уже не было, да и никому из нас и в голову не приходило ничего, кроме одного: добровольно не дадимся, пусть тащут насильно! Мы учитывали надвигающееся событие, как кровавый луч света в темном царстве самой безудержной реакции, окутавшей тогдашнюю Россию.

День прошел в нервном возбуждении. Многие готовились к вооруженному сопротивлению. Об этом, конечно, знали и власти, и тоже нервничали, не соображая того, что этого легко избежать, уступив нашему единодушному заявлению. Вместо этого, Осташкин, тогдашний якутский губернатор, и полицмейстер Олесов готовили нам кровавую расправу. До нас доходили известия о том, что в местной команде розданы боевые патроны всем солдатам, что их уже второй день снабжают усиленной порцией водки.

Эти известия все больше создавали и среди нас определенное настроение. Ночь мы провели все вместе, в клубе, как будто солдаты перед боем.