Это было под Ровно

Марфа Ильинична, уже пожилая, пятидесяти с лишним лет женщина, ни минуты не хотела сидеть сложа руки. Сама она стеснялась ко мне обратиться и присылала старика ходатайствовать, чтобы я ей поручил какое-нибудь дело. Но я не хотел ее загружать: и без того у нее много хлопот было с детьми. Тогда Марфа Ильинична стала обшивать и своих и чужих, стирала уйму партизанского белья. Целыми днями и ночами она трудилась без отдыха. Я решил, что, пожалуй, ей легче быть поварихой во взводе. Она с радостью взялась за это дело, но штопать и стирать партизанское белье продолжала.

Васю, несмотря на его боевой пыл, мы все же определили в хозяйственную часть — смотреть за лошадьми. Сначала он надулся, обиделся, но потом ему так понравился мой жеребец по кличке Диверсант и другие лошади, что он смирился со своей должностью. Кроме того — внештатно, так сказать, — он состоял адъютантом у своего отца: бегал по лагерю с разными поручениями.

Одиннадцатилетний сын Слава тоже помогал отцу, а племянница Ядзя работала поварихой в одном из подразделений отряда.

Дочь Струтинского, пятнадцатилетнюю Катю, мы устроили в санитарной части. Там она сразу понравилась больным и раненым. В противоположность своим братьям, Катя была необычайно подвижной и быстрой. Сидеть на месте она совершенно не могла. Каждую минуту подскакивала к больным:

— Что тебе надо? А тебе что?

И неслась выполнять просьбы вихрем, так что русые косы ее развевались во все стороны.

Однажды она пришла ко мне. Нельзя сказать «пришла» — влетела в шалаш. Запыхавшись от бега и волнения, сверкая лукавыми голубыми глазами, она быстро застрочила:

— Товарищ командир, раненые недовольны питанием. И хоть они при штабе питаются — все равно. Там очень невкусно готовят, и всегда одно и то же. А у них разные болезни, им чего-нибудь особенного хочется. Вот… для них надо отдельную кухню.

— Отдельную кухню? — улыбаясь, говорю я. — А где же достать «особенного» повара? Кто будет им готовить?

— Хотя бы я. А что ж!

— Ну хорошо!

Мы выделили кухню для санчасти, и Катю назначили главным поваром. Дали ей двух помощников; это были солидные, бородатые партизаны. Ну, разве девчонка могла командовать такими дядями! Поэтому она все делала сама. Бывало тянет огромную ногу кабана, тут же рубит ее топором, варит и успевает к больному подойти. И наши раненые с аппетитом уплетали украинские борщи, свиные отбивные, вареники, похваливая Катю Струтинскую.

Коля Маленький

Наш боец Казаков отбился от своей группы, которая ходила на разведку к станции Клесово. По неопытности и неумению ориентироваться он целые сутки бродил по лесу, не находя дороги к лагерю. Куда ни пойдет, через час-два приходит на старое место.

Ночь он провел в лесу один, даже костер не мог разложить. Плутал и весь следующий день. Под вечер услышал мычание коров. Осторожно, избегая наступать на валежник, чтобы не производить шума, Казаков направился в ту сторону.

Вскоре он вышел на лесную полянку, где паслись коровы и волы. На пеньке сидел мальчуган-пастух. Он усердно выстругивал ножиком палочку.

Озираясь по сторонам, Казаков подошел к мальчику:

— Здравствуй, хлопчик!

Белобрысый худенький пастушонок от испуга вскочил и, выпучив глаза, уставился на Казакова.

— Чего испугался? Ты здешний?

— Здешний, — ответил мальчик. И, увидев за плечами Казакова винтовку, а на поясе — пистолет и гранаты, бойко спросил: — А ты, дяденька, партизан?

— Ишь ты какой хитрый!

— Партизан, сам вижу, — уверенно сказал маленький пастух.

— А ты видел партизан?

— Не видел. Но люди говорят, что возле Рудни-Бобровской их богато.

— А в какой стороне Рудня-Бобровская? Мне туда как раз и надо.

— Я туда дорогу знаю. Хочешь, провожу?

— Хочу. Как тебя звать-то?

— Коля.

Коля тут же все рассказал о себе. Сам он из Клесова. Отца фашисты замучили. Мать и старшего брата угнали в Германию. Раньше Коля учился в школе, теперь школа закрыта, и он пошел в пастухи, чтобы как-нибудь прокормиться.

— Вот что, Коля, — перебил его Казаков. — Я почти двое суток не ел. Ты гони скот в деревню и принеси мне чего-нибудь поесть.

Коля защелкал кнутом, засвистел и погнал свой «товар», как он называл стадо. Вернулся он к Казакову вечером; принес крынку молока, лепешки и сало.

— Вот, дяденька, кушайте. Это мне на ужин хозяйка дала.

Казаков с жадностью набросился на еду, а Коля сразу же к нему с вопросом:

— Дяденька, можно я с тобой к партизанам пойду?

— Командир заругает, Коля! Ты ведь маленький.

— Мне уже двенадцать.

— Мал, мал, хлопец!

— Тогда давай, дяденька, сами отряд соберем. В лесу богато народу, от немцев убежали.

Казаков улыбнулся:

— А если нас немцы поймают и убьют, что тогда?

— А мы сховаемся!

Когда совсем стемнело, Коля привел Казакова в какой-то двор, и там на сеновале партизан, не спавший две ночи перед тем, заснул богатырским сном. Коля похаживал неподалеку от сарая, охранял его, а на рассвете разбудил и пошел провожать.

Утром крестьяне вывели из дворов свой скот, но пастушонок не явился. Его долго искали, окликали по дворам. Коли нигде не было.

— Да куда же вин сховався? — удивлялись жители.