Это было только вчера...

Без видимой связи Сущенко подумал о Шерстобитове: «Зачем Виктору понадобилось съесть Куликова?» И то, что мысли о Шерстобитове перекрестились с мыслями о Гитлере, Модест Аверьянович счел не лишенным основания. Людей, одержимых манией величия, эгоистов нельзя облекать властью. Они могут принести много бед. Властью облекать можно лишь умную голову, щедрую, бескорыстную душу.

Модест Аверьянович прикрыл глаза.

Когда уголовный розыск именовался еще центророзыском и входил в ВЧК, ему довелось работать бок о бок с Менжинским. Поразительное влияние оказывал этот человек на всех, кто с ним сталкивался. Сущенко считал для себя огромным везением учиться у него человечности, доброте, умению анализировать события. Такой натренированной памяти Модест Аверьянович ни у кого не встречал. Такого удивительного чутья ко всяческого рода несправедливостям!

Однажды при Сущенко Менжинскому принесли телеграмму из Ростова. В ней сообщалось, что группа кубанских казаков устроила контрреволюционную демонстрацию, готовит восстание, за что и арестована. Менжинский прочитал телеграмму, нахмурился, протянул ленту Модесту Аверьяновичу:

— Немедленно пригласи сюда начальника ОГПУ Северо-Кавказского края Молчанова. Добро, он в Москве.

Молчанову Менжинский сказал:

— Я не верю в это дело. Прошу разобраться всесторонне и объективно. Скорее всего, казаков придется освободить, а виновных наказать.

Так и случилось.

«Прошу разобраться всесторонне и объективно…»

Что ж! Сущенко всегда старался следовать завету своего учителя, будет ему следовать и впредь. Он разберется всесторонне и объективно, чего хочет, например, от Куликова Шерстобитов. Он не позволит акуле проглотить малька. Иван, прежний Иван, потерял себя. Его надо поставить на ноги.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Куликов пребывал в странном состоянии. Точно он, а не рабочие газогенераторного, наглотался угарного газа. Вот и не верь в предчувствия. Не верь в них, подлых! Задолго до беды он жил с камнем на сердце. Знал: нависшие над ним тучи непременно прольются ливнем, ливень придется на руку Шерстобитову, и тот швырнет Куликова в лужу. Какое в лужу?! В яму. В пропасть. В бездну. Малейшую неприятность на заводе Виктор обернул бы против него. А тут — на тебе: не беда, а бедища. Чрезвычайное происшествие… Как им не воспользоваться?

Куликов остановился у обувной витрины, бессмысленно уставился на мужские и дамские туфли.

Если рассудить по совести, нет на нем вины. Из пацана Антона Лагунова он бережно растил квалифицированного рабочего. Заприметил его несколько лет назад в механическом, когда тот оттачивал для своего станка специальную оправку, позволяющую мгновенно установить деталь, увеличить обороты шпинделя, помог довести усовершенствование до конца. «Башковитый!» — одобрительно отозвался он о Лагунове на совещании у Шерстобитова.

Узнав, что «башковитый», в широких штанах и матросской тельняшке, потерявший в один год отца с матерью, рвется освоить монтажное дело, он перевел его в электроцех. Пацан быстро становился на ноги. Всякий, кто любит работу, быстро становится на ноги.

Уже без его, куликовского, содействия Антону присвоили разряд. Его нахваливали, в праздники избирали в президиум. О чем это говорит?

Поднимали новый цех. Газогенераторный. Устанавливали мотор в шестьдесят киловатт. Подключить мотор поручили Лагунову. Или волновался Антон, или занесся — я-де вон какой, мне от всех доверие, мне уважение (по молодости такое случается!), — в общем, поторопился, пустил мотор обратным ходом. И пошел газ не по трубам, не в цехи, а стал выходить здесь же, в генераторном.

Начальник цеха, почувствовав сладость во рту, сообразил, в чем дело, крикнул: «Все — из цеха!» Но многие отравились. Между жизнью и смертью висит и сам Антон.

Ежедневно Куликов ходит в больницу, не звонит, а ходит, чтобы к словам «Пока по-прежнему» увидеть выражение лица врача, медсестры. Пусть его сделали виновным, влепили на бюро строгача, пусть Шерстобитов подводит под него любую «платформу», выжил бы Лагунов.