Это было только вчера...

Бывшая княгиня защебетала. Помнит ли господин комендант русскую девушку Катрин? У нее были короткие стриженые волосы и белые-белые зубы. Не то в двадцать втором, не то в двадцать третьем году она жила у Зандэ. О, с какой любовью она вспоминала гостеприимную фрау Эльзу, ее умного, скромнейшего сына Курта! Если память ей не изменяет, между Катрин и Куртом намечался роман?

Вольская лукаво рассмеялась, тонкие дуги ее бровей вспорхнули кверху.

Зандэ улыбнулся, провел ладонью по редеющим волосам:

— Как близко вы знали Катрин?

— Она была моей гостьей в Цюрихе. Ее привез русский ученый Швидко. Помнится, Катрин рассказывала, что с этим богатырем ее познакомили вы. Катрин очень скучала по России и ухватилась за первую возможность возвратиться. У меня такой возможности не было.

Княгиня погасила о пепельницу папиросу, грустно, не кокетничая и не жеманясь, продолжала:

— Я была и старше, и некрасива. К тому же, княжеского рода. А она из простолюдинов. Скажите, вы потому и не женились на ней, что она из простолюдинов?

Зандэ не ответил, предложил княгине чашку чая. Уютно расположившись за низеньким столиком в удобных невысоких креслицах, которые Зандэ возил за собою, они оживленно беседовали, вспоминая добрые старые времена. То, что Вольская знала о его первом увлечении — о милейшей Катрин, было пропуском в его душу, давало возможность отвлечься от мрачных мыслей, рождавшихся в связи с предстоящим объяснением у генерала Келлера. Он не забывал о том, что один из полицейских принял княгиню за блюстительницу советских законов, но уже слабо верил в это, так не похожа была сидящая перед ним женщина на особу из советского мира. И все же, страхуясь, он снова возобновил разговор о полицейском, о его галлюцинации.

— Можно с вами откровенно? — спросила, выслушав Зандэ, Вольская. Он разрешил ей быть с ним откровенной. — На вашем месте, то есть на месте германских властей, я бы знаете кого остерегалась? Тех, кто предает. Для меня большевизм — мой исконный враг. Но, русская душой, я не могла бы предать русского. Как вы, немец, не могли бы предать немца. Не так ли?

Он возразил, говоря, что у предательства разные корни, что в разные эпохи предательство рассматривается по-разному.

Зандэ показал княгине гипсовую статуэтку. Ее бывший владелец, сказал он, расстрелян за предательство. Кого он предал? Он, румын, предал немца, арийца. В эпоху победных завоеваний, когда фюрер подчиняет себе нацию за нацией, предателем считается всякий, кто предает интересы фюрера, интересы Германии. Россия, как и другие страны, рано или поздно будет покорена. Кто это понимает, тот не ждет лучших времен, а сразу примыкает к господствующей нации. «Примыкает» — не значит «предает».

Княгиня позволила себе не согласиться:

— Не думаю, чтобы примкнувшие к нации отбросы знаменовали силу нации. Тип, арестовавший меня, болтал, будто эшелон с заключенными, в котором он ехал, разбомбило. Он остался жив и пошел к вам на службу. Вы считаете, он вам предан?

— Разумеется. Что же ему еще остается?

— Если ему ничего не остается, он должен выслужиться?

— Разумеется.

— Поэтому он хватает на улице первую попавшуюся женщину, приводит к вам и кричит, что она — эта… как, бишь, ее? Да, партизанка. Словом, скорее вешайте на грудь «примкнувшему» награду, а ее, прошу прощения, меня, арестовывайте.

Княгиня рассмеялась, снова принялась обмахивать разгоряченное лицо платочком.

Зандэ доверительно объяснил: имей он дурные намерения, он с первого часа передал бы княгиню в руки СДЦ. Нет, пусть она знает: совесть Курта Зандэ пока не отягощена злодеяниями. На гестапо он не работает. Он интеллигент по рождению и по духу. При желании княгиня в этом убедится.

Прощаясь, Зандэ извинился за то, что придется еще задержать ее. На денек-два, не более. Для простого выяснения, пустой формальности. Он пришлет княгине, с ее разрешения, что-нибудь почитать. Например, роман об Иоганне Землере — немецком историке и теологе, открывшем миру, что история догм является историей человеческих ошибок, слабостей и односторонностей. Великолепно сказано: «человеческих ошибок, слабостей и односторонностей». Если человек летит в бездну, его толкают туда ошибки, слабости и односторонность.

Он поцеловал не слишком женственную, крупноватую руку, проводил Вольскую до двери и сдал адъютанту.

Едва голова Зандэ коснулась подушки, он уснул. Спал он, укрывшись двумя одеялами, но при открытой форточке. Физической закалке, как и душевной, Зандэ придавал огромное значение.

Люди, на которых валятся неприятности, лишаются сна. Чем больше неприятностей валилось на Зандэ, тем крепче он спал. Так повелось у него с давних студенческих лет.

Разговор с генералом мог бы убить кого угодно. Зандэ же сохранил завидную выдержку, не позволил себе оправдываться, возражать. Разнос, за которым неизвестно что последует, не помешал ему плотно поужинать и завалиться спать прямо в комендатуре, с непогашенной настольной лампой.

Разбудил его стук в дверь. Вошел адъютант. Зандэ недовольно пробурчал:

— Что там?

— Княгиня Вольская исчезла.

Зандэ вскочил, крикнул: