Это было в Калаче

Павел решительно перекинул через голову автомат и пошел из лесу. Но чем ближе он подходил к опушке, тем настойчивее в нем звучал трезвый голос, предупреждающий, что к Ильиничне идти не следует. Павел замедлил шаг, остановился. Фашисты и полицаи, конечно, следят за домом, ждут, когда Павел появится. Бараков хорошо знает, что Кошелеву больше деться некуда. Так что же — самому отдаться ему в лапы — вот, мол, я, возьми. Да еще подвести Ильиничну.

Нет, надо уходить отсюда, уходить скорее. И никаких автоматов, никакого оружия. Подальше от этих мест, а там будет видно. Может, удастся через фронт пробраться к своим.

Павел припрятал автомат и, стараясь держаться леса, пошел в сторону Ляпичево.

Рассвет застал его на окраине Ляпичево. Хутор казался мертвым — ни лая собак, ни пения петухов, ни мычания коров — ни звука. Только тяжелый топот солдатских сапог. Часовой. Значит, в Ляпичево фашисты. Надо раздобыть еды, переждать день и ночью идти дальше — до Мариновки. Там живет родственница Ильиничны. И как он сразу не догадался двинуть в Мариновку?

Павел осторожно пробрался на чей-то огород, присел между грядок и потянул к себе огромную тыкву. Правда, от сырой тыквы сыт не очень-то будешь, но, в конце концов, какая ни есть, а еда.

Плеть подавалась с трудом. Павел дернул сильнее, плеть неожиданно оборвалась, и он повалился на грядки.

В это время из дома вышел маленький седой старичок. Прикрыв слезящиеся глаза ладонью, он долго смотрел в огород. Непонятно было — видит он или нет притаившегося Кошелева. Так прошло несколько томительных минут. Потом старичок, с трудом передвигая ноги, пошел прямо к Кошелеву.

— Ты чего здесь, сынок? — спросил он, присев возле Павла.

— Есть хочу, дедушка.

— Теперь все хотят есть, — нравоучительно заметил дед. — Время такое. А откуда ты, чей?

— Это неважно.

— Тоже верно. Ты вот что, сынок, иди отсюда подальше, в другой конец хутора. А то заметят супостаты и ко мне пристанут. А это нельзя.

— Чего нельзя? — не понял Кошелев.

— Чтобы ко мне пристали. Нельзя, говорю.

— Это почему же? — полюбопытствовал Кошелев.

— Так, — неопределенно ответил старик. — Сейчас я тебе вынесу горбушку хлеба и уходи.

Он вернулся через несколько минут, держа в руках большую краюху черного хлеба, посыпанную солью.

— И соль? — удивился Кошелев. — Ты, деда, по этим временам богач.

— Ешь, ешь и — уходи с богом.

Павел моментально управился с хлебом.

— Дал бы ты мне, дед, еще попить.

— В Дону попьешь. Иди быстрее, а то день начинается.

— Да что ты меня гонишь? — удивился Кошелев. — Не видишь разве, идти-то мне некуда.

— Уходи, сынок, — еще настойчивее повторил дед. — В другое время я бы тебе помог, а сейчас… — Он развел руками.

— А если я не уйду?

— Плохо сделаешь. Многим плохо сделаешь. Иди вон в тот овражек, туда фашисты не заглядывают. Пережди день, а ночью уходи из хутора. Немцы всех в лицо здесь знают, чужому плохо здесь. Смотри, не попадись.

Павел ползком пробрался по огородам к оврагу, залез в густой куст. Сон не шел.

Вспомнив о друзьях, Павел застонал. Что там сейчас происходит? Как выручить их, как спасти? А вместо этого он должен прятаться. Эх, достать бы сейчас шапку-невидимку! Пошел бы спокойно мимо часовых, отомкнул замок, вывел ребят и — к своим за линию фронта. А сколько можно было бы по дороге натворить дел: войти незаметно в любой штаб, подслушать самые важные разговоры, вывести из строя орудия — а если действовать вчетвером, так можно справиться с целой армией… А потом прийти к своим, доложить обо всем (и о шапке-невидимке) и попроситься в разведчики…

Павел размечтался и не заметил, как уснул. Во сне он летал над Калачом, стрелял сверху из автомата, и никто не мог ему ничего сделать, потому что на нем была шапка-невидимка!

Проснулся Павел, почувствовав, что замерзает. Открыл глаза, увидел над собой темное, затянутое тучами небо и долго не мог понять, где он. Только пошевелив рукой и нащупав ветки кустов, вспомнил он все, что произошло недавно: разговор со стариком, краюху хлеба… Хлеб! У парня засосало внутри. Согреться бы и поесть! Осенние ночи уже довольно холодные, а лохмотья греют плохо. Павел поднялся, запрыгал, пытаясь хоть чуть согреться. А как быть с едой? Придется все же опять побывать на огороде. Старик, правда, очень уж настойчиво просил не появляться больше. Но что делать? Есть надо? Тем более, перед долгим путем. В конце концов старик может и не узнать, что Павел побывал у него еще раз. Спит, поди, сейчас старый.

Выбравшись из кустов и осторожно оглядываясь, Павел где ползком, где на четвереньках добрался до огорода. Не успел он ухватиться за тыкву, как послышались тихие шаги. Вот проклятая тыква. Будто заколдованная. Стоит до нее дотронуться, и обязательно что-нибудь произойдет. Интересно, что скажет дед на этот раз? Павел притаился и осторожно поднял голову.