Это было в Краснодоне

— Алло! Алло! С комендантом соедините! Что? Как с каким?! С немецким, майором Гендеманом! Живо!..

Прижавшись ухом к трубке, он напряжённо вслушивался и вдруг вздрогнул, услышав спокойный голос, неторопливо произнёсший по–немецки какую–то фразу. Недоуменно посмотрев на Подтынного, проговорил в трубку:

— Алло! Это вы, господин майор? — в голосе Соликовского зазвучала неподдельная радость. — Господин майор, я хотел узнать… я хотел спросить… Ночью мы поймали ещё троих партизан… Да, из «Молодой гвардии». Как быть с ними? Нет, герр майстер их ещё не допрашивал…

Видимо, в том, что говорил Гендеман, было что–то такое, что заставило Соликовского насторожиться. Поспешно пробормотав: «Слушаюсь, господин майор!» — он положил трубку, с минуту помолчал, соображая что–то, потом бросился к Подтынному.

— Где твои подводы? Беги по участкам, немедленно гони лошадей сюда! Нет, не сюда, к моему дому давай… Я там буду. Живее!

Захватив с собой Лукьянова, он почти бегом направился к дому.

Через час Подтынный на взмыленных лошадях подкатил к большой, огороженной высоким колючим забором усадьбе, где жил Соликовский. У распахнутой настежь калитки на груде чемоданов и свёртков сидела жена Соликовского, горько всхлипывала, размазывая по лицу краску с ресниц и губную помаду. Лукьянов, тяжело отдуваясь, возился с застрявшим в двери огромным сундуком. Соликовский помогал ему. Увидев Подтынного, он схватил два чемодана, бросил их в пустую подводу, потом повернулся к Лукьянову:

— Бросай, ну его к черту! Помоги лучше здесь… Быстро погрузив все вещи, он торопливо обнял жену, помог ей взобраться на подводу. Сунув вожжи в руки Лукьянову, приказал:

— Жми во весь дух. Адрес жена знает… Да смотри, к вечеру чтобы снова был здесь!

Разгорячённые кони рванули с места, взметая комья грязного снега. Соликовский долго смотрел вслед удаляющейся подводе. Потом, тяжко вздохнув, взял Подтынного за рукав шинели.

— Ну, пойдём…

По дороге в полицию оба молчали. Подтынный с затаённой тревогой посматривал на своего начальника. Он понимал, что немецкий комендант сообщил Соликовскому какие–то чрезвычайно важные новости. Он даже догадывался, о чем шла речь, — растерянность Соликовского, поспешное бегство из города его жены подтверждали эту страшную догадку, — и ждал только, что Соликовский сам расскажет ему обо всем, ведь, он последнее время был довольно откровенен со своим заместителем. Но Соликовский молчал. Уже возле самого барака он негромко сказал:

— Ночью придётся тебе съездить в Ровеньки. Отвезёшь тех троих… Гендеман приказал. — И вдруг, зло ковырнув сапогом валявшуюся на дороге ледышку, яростно выругался.

Поднимаясь по ступенькам в барак, неожиданно спросил:

— Ночуешь ты где? У своих?

— Ну да, со стариками, за городом, — отозвался Подтынный.

— Советую перебраться поближе. А то ещё лучше — устраивайся прямо в полиции, со мной вместе. Всегда под рукой будешь, да и вообще… — он недоговорил и, закашлявшись, потянулся за папиросой.

До самого вечера Соликовский ходил мрачный как туча, нетерпеливо поглядывая на часы.

Когда на белесом от мороза небе засветились первые звезды, вернулся с подводой Лукьянов, Соликовский встретил его на пороге, хмуро спросил:

— Отвёз?

Лукьянов молча кивнул головой.

— Хорошо. Лошадей не распрягай. Пусть постоят во дворе.

Возвращаясь к себе в кабинет, Соликовский кивком позвал с собой Подтынного. Когда оба вошли, он закрыл дверь на крючок. Подойдя к столу, резким движением выдвинул ящик, вынул бутылку водки.

— Выпьем! За то, чтоб не последнюю…

Кто–то подёргал снаружи дверь. Соликовский неторопливо скинул крючок. В щель просунулась курчавая голова молодого полицая.

— Чего тебе? — недовольно спросил Соликовский…

— В камерах воды нет… Просят пить…

Соликовский посмотрел на ручные часы.

— Потерпят… Немного уже осталось…

— С утра не пили… Очень просят… — шмыгнул носом полицай.

Соликовский нетерпеливо махнул рукой:

— Ну ладно, возьми ведро и сгоняй кого–нибудь из арестованных к колодцу. Пусть напьются перед смертью…

Дверь снова захлопнулась. Было слышно, как полицай, гремя пустым ведром, протопал по коридору, крикнул: «Чернышёв, возьми ведро, пойдём!» Скрипнула входная дверь, и снова стало тихо.

Соликовский и Подтынный вернулись к столу. Неожиданно тишину полоснули два выстрела — один за другим. Где–то недалеко испуганный голос прокричал: «Стой! Стой!», за окном пронеслась чья–то тёмная фигура.

Резко распахнулась дверь. На пороге стоял полицай с перекошенным от испуга лицом. В одной руке он держал винтовку, в другой — ведро с водой. Сквозь дырочку, пробитую пулей, из ведра бойко била прозрачная струйка.

— Убежал… Чернышёв… Бросил ведро и убежал. Я стрелял… вот… — полицай поднял повыше простреленное ведро, как бы призывая его в свидетели.

Бешено сверкнув глазами, Соликовский вскочил, грохнул кулаком по столу…