Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— Я тоже дела не знаю, — смотря куда-то себе под ноги, сказал Черемных.

— Но ведь вы же рыбачили в Приморье?

— В Приморье — одно, а здесь — другое, — угрюмо сказал Черемных. — Здесь наши методы не годятся.

Доронин сразу почувствовал интерес к разговору.

— Методы? — переспросил он. — Что же за методы? Разве сельдь не везде одинакова?

— Для тех, кто её со ста граммами употребляет, одинакова, — неторопливо сказал Черемных, — а для тех, кто ловит, наоборот. В Приморье, скажем, рыба идёт несколько недель, а здесь — считанные дни. Это раз. Здесь рыба под шторм идёт — это два. Там невод поставил — и гуляй, а здесь погода пять раз на дню изменится. Оставь невод — в клочья изорвёт. Выходит — то снимай, то обратно ставь…

В том, что говорил Черемных, было для Доронина уже нечто новое. Он почувствовал благодарность к этому неторопливому человеку за то, что он первый заговорил с ним понятными, человеческими словами.

— А с флотом как обстоит дело? — спросил Доронин.

— С флотом? — переспросил Черемных. — На сегодняшний день плохо. Имею сорок катеров, из них двадцать — японское барахло. Судоремонтного леса нет! Пакли нет! Квалифицированной силы нет! От графика судоремонта на тридцать процентов отстали… Почти всем судам шпангоуты надо менять, многим — новые кили подводить… Суда на лов уходят, а я на иголках сижу: чи вернутся, чи нет…

Он говорил, положив на колени свои большие, широкие руки с красными потрескавшимися пальцами; потом умолк и после паузы неожиданно сказал:… — Американцы, слышал я, в японских газетах пишут, что не умеем мы рыбу ловить. Японцы, видишь, больше нашего брали…

— А на самом деле? — с интересом спросил Доронин.

— И на самом деле больше.

— Почему же?

Черемных пожал плечами:

— Рыбы в море много. Если её брать да на пристань валить — можно и побольше японцев взять.

Доронин вспомнил разговор с Сато.

— Девяносто процентов рыбы у них на тук шло, — продолжал Черемных, — удобрительную муку, из неё делали. А для тука что? Свали рыбу на берег — и пусть хоть гниёт. А мы должны принять, отсортировать, засолить… А чем принимать, в чём солить?

Дело снова упиралось в «посольные ёмкости», о которых говорил Венцов. Многое в работе комбината было ещё для Доронина неясным, но он понял, что одно из основных звеньев ему удалось схватить. Кроме того, он понял, что многие навыки, приобретённые им во время работы в Саратове, пригодятся и здесь. Слушая Венцова, а теперь Черемных, он с радостью сознавал, что знает гораздо больше, чем ему казалось.

Доронин чувствовал, что больше не может сидеть в кабинете. Он знал, что ему ещё рано показываться на пирсе, что там к нему могут обратиться с вопросами, на которые он вряд ли сумеет дать вразумительный ответ. И всё-таки он решил пойти.

Попрощавшись с Черемных, он вслед за ним спустился по лестнице и вышел на улицу.

Холодный морской ветер ударил ему в лицо. По каменной набережной сновали люди в прорезиненных комбинезонах, в брезентовых куртках, в широких рыбацких шлемах — «зюйдвестках», в солдатских фуражках, а то и просто в пилотках. Все они тащили корзины, доверху наполненные рыбой. Группа мужчин растягивала огромную сеть, в которой бились сотни небольших серебристых рыб. Несколько девушек отцепляли их и бросали в стоявшую на носилках корзину. Кучи высохшей рыбьей чешуи блестели под солнцем, словно серебряные.

У берега вздрагивали на мелкой воде два деревянных катера, точнее — две громадные лодки. Люди, стоявшие в лодках, кричали что-то людям на берегу.

Пахло йодом, рыбой и ещё чем-то острым и пряным.

Одна из девушек, отцеплявших рыбу, пронзительно закричала:

— Эй! На кавасачке! Крабов давай привози! В столовой повар простаивает!

Низкий мужской голос прокричал что-то в ответ, но слов не было слышно из-за ветра.

На берегу у самой воды стояла Вологдина, окружённая рыбаками. Она сделала вид, что не заметила Доронина.

Кавасаки, видимо, собирались выходить в море. Моторы уже несколько раз начинали тарахтеть, но тут же глохли.

— Что, шкипер? — крикнула Вологдина. — Моторист с мотором спорит?

Тот, кого она назвала шкипером, бородатый мужчина в низко надвинутой на лоб фуражке, ходил по палубе.

— Ты ему скажи, другу, — продолжала Вологдина, — что на кавасаки ходить-это не московский автобус водить.

Люди засмеялись. Но в эту минуту застучал мотор, и в люке показалось чьё-то чумазое молодое лицо:

— Ладно, генеральша, не попрекай!

Все снова рассмеялись.

— Давай, давай в машину! — крикнула Вологдина. — А то она у тебя опять сядет. А ты, шкипер, запомни: без крабов в ковш не пущу. Слышал, чего девчата кричали?

— Осьминога им привезу тонны на две да каракатиц на закуску, — невозмутимо ответил шкипер.

Видно было, что Вологдину считали здесь своим человеком. Люди охотно смеялись её шуткам и с грубоватым дружелюбием отвечали на них. И Доронин поймал себя на том, что он завидует этой худенькой женщине в синем комбинезоне.

Он здесь пока ещё чужой. Ладно, чёрт побери, посмотрим!

Катер отвалил. Приятно было смотреть, как море играет с ним, а он будто отмахивается от набегающей волны.

Доронин повернулся и пошёл прочь.