Это было в Праге

Глушанин распределил гранаты между ними. Часть их оставил для себя и для Антонина. Тем, кто получил гранаты, он приказал отдать патроны другим бойцам. Потом назначил место для каждого гранатометчика и каждому присвоил номер.

При этом предупредил:

— Бросать будет только тот, чей номер я выкрикну. Поняли? Крикну «два» — бросает второй, «три» — третий. Вот так… А куда бросать и как, я уже объяснил вам.

Едва-едва рассветало. Смертельно усталые, не спавшие всю ночь бойцы залезли в свои норки, скорчились там и затихли.

Дремалось.

Только четверо упорно продолжали рыться в земле, устраивая свои окопчики.

Когда рассвело настолько, что можно было разглядеть очертания домов, к баррикаде подошли женщины. В руках они держали кошелки и узелки.

— Поешьте, товарищи, пока не остыло, — сказала одна из них.

— Эй, кроты, вылезайте на заправку! — шумно закричал старый чех и первый вылез из окопчика.

Расположились под воротами соседнего дома. Ели сыр, черствый пеклеванный хлеб и запивали горячим кофе из термоса.

Завтрак расположил людей к шуткам и смеху. В это время донесся отдаленный характерный рокот. Патриоты насторожились. Рокот, приближаясь, нарастал.

— Господи, опять! — вздохнула одна из женщин. — И поесть-то спокойно не дадут.

— Идите, идите, тетушки, — сказал Глушанин, вставая. — По местам, товарищи!

Не успели бойцы залезть в окопы, как впереди баррикады всплеснулось слепящее пламя, и над головами с похрюкиваньем пролетел снаряд.

Танк приближался на средней скорости, изрыгая из себя огонь и металл. Теперь уже отчетливо можно было разглядеть широколобое стальное чудовище и белый крест с обводами на его туше.

Когда танк подошел совсем близко, Глушанин скомандовал:

— Первый и второй! Первый и второй!

Навстречу танку полетели две гранаты. Разрывы ухнули почти одновременно. Танк сбавил ход, но не остановился. Поднявшись на баррикадную насыпь, он перевалил через нее и с грохотом и лязгом прошел над окопчиком Глушанина. Глушанин вскочил, выпрямился во весь рост и с силой бросил вслед танку одну за другой две гранаты. Танк вздрогнул, развернулся на одной гусенице на девяносто градусов и замер в неподвижности.

Была тягостная минута ожидания. Затем орудийная башня медленно повернулась, выплюнула снаряд в стену ближнего дома и застыла с поднятым в небо хоботом пушки.

Никто не успел еще опомниться, как старый чех выбрался из окопчика, в несколько прыжков достиг танка, взобрался на него и огромным булыжником стал отчаянно колотить в броню.

— Вылезайте! Сдавайтесь! — кричал он по-немецки. — Не то зальем вас кислотой!

«Какой кислотой? Откуда у него кислота?» Глушанин не понял уловки старика.

И тут же увидел, что на башне танка рядом с чехом стоит Антонин.

— Давай баллон с кислотой, ребята! — властно требовал чех. — Мы их сейчас выкурим оттуда!

— Открывай люк! — кричал Антонин. — Мы пленных не расстреливаем, мы не фашисты!

Танк не стрелял. Внутри его было тихо. Вдруг в чреве его раздался заглушённый броней, похожий на щелчок по стеклу выстрел. Вслед за ним люк стал приоткрываться.

Патриоты взяли автоматы на изготовку. Из люка сначала показались две руки в засаленных перчатках, затем бледное, перекошенное страхом лицо. Затравленно озираясь, немец осторожно вылез из танка и спрыгнул на землю. Тем же порядком появился второй. Третьего пришлось вытаскивать за ноги — он пустил себе пулю в лоб.

Немцев обезоружили, связали им руки и в сопровождении бойца отправили на командный пункт.

— А теперь мы будем встречать гостей их же собственной пушкой, — сказал Глушанин, осмотрев танк. — Этим займусь я сам…

В полдень на баррикаду пробрался посланец Пражского комитета компартии и принес газеты. К этому времени отряд Глушанина успел отбить три атаки гитлеровцев и потерял четырех человек.

Посланец принес поистине потрясающую новость: в резиденцию Чешского национального совета, на Бартоломеевской улице, только что самолично явился генерал Туссен и от имени гитлеровских генералов предложил капитуляцию. Он соглашается на все. Сдает самолеты, все легкое и тяжелое вооружение, склады и обязуется в шесть вечера прекратить борьбу на всех участках. Сейчас переговоры с ним продолжаются.

— Не иначе как провокация, — сказал капрал. — С какой печали им капитулировать, если они зажали нас на пятачке?

— Действительно, непонятно, — сказал Антонин.

— Самая беззастенчивая провокация, — согласился Глушанин. — Я доверяю только тем фашистам, которые или в земле лежат, или у нас в плену сидят.

Посланец сказал, что и депутаты Чешского национального совета не слишком доверяют Туссену. Тем не менее, переговоры продолжаются.

— Нет, они правильно делают, — одобрил Глушанин. — Надо выиграть время. Мы будем делать свое дело.

Во второй половине дня, когда отряд отбивал очередную атаку озверелых эсэсовцев, вернулся боец, сопровождавший пленных. Ссылаясь на верных людей, он сказал:

— Генерал Туссен подписал полную капитуляцию. В шесть часов всему конец. Я торопился…

Он не досказал. Пуля ударила ему в переносицу, и он упал.

— Гады! — крикнул Глушанин.

Пушка из танка дала по немцам два выстрела.