Это Фоме и мне

- Грех бананы выбрасывать. А не доедать ещё больший грех. - вдруг раздался трубный голос, в котором Фома не сразу узнал голос Ужвалды. - Духи банановых деревьев рассердятся, и покарают тебя. Они протянут к тебе свои руки с того самого места, где эти бананы выросли, и достанут, где бы ты ни находился, схватят за шею, начнут трясти и вытрясут из тебя твой мятежный дух!

- Верю, верю. - быстро проговорил Фома. - Ужвалда переигрывает.

- Ты откусил, ты и доедай!

- Вот зануда, - сказал Фома и в два хапка съел чудодейственный банан.

- Молодец, Фома! - давно уже Фома не видел на лице Вики такой радости, а что было этому причиной, понять не мог. То, что ей было просто приятно, что Фому переупрямили - не могло быть правдой, он очень хорошо знал Вику, поэтому Фома решил, что просто это новое лекарство действует на него таким образом, и всё дело в нём, в Фоме.

И когда Вика летела домой счастливая, Фома лёг на свою кровать, накрылся одеялом и перестал противиться высокой температуре, ознобу, боли во всех суставах и мышцах, которые поняли это и набросились на него со всей своей яростью.

СОТРИ С МЕНЯ КОЖУ

Прошла неделя с того момента, как Фома и Ужвалда проглотили лечебных вшей, девять дней с того, как Фоме сделали первый суперукол, и вот анализы Фомы показали, что ему очень хорошо. А ещё Фома лежал в больнице уже ровно два месяца. Кривая результатов Кувалдиных анализов тоже падала вниз, в сторону улучшения, только очень медленно, а не резко, как у Фомы.

Снова пошли дожди, Вика приезжала как раз в самый ливень, закутанная по самый нос в клеёнчатый платок ядовитого цвета лимона, которого не бывает. Это было строго по последней моде - так объяснила она Фоме.

Ужвалда выиграл заочную партию с известным шахматистом города, которую организовали для него друзья Фомы, затем выиграл ещё одну. Фома говорил Ужвалде, что он уникум, что он первый великий негр-шахматист и что впереди у него большое будущее. Но Ужвалда лишь вздыхал и не отвечал на это ничего, пугая Фому.

Анита Владимировна смотрела на Фому с величайшей укоризной, и он ничем не мог помочь бедной женщине-врачу. Впереди её ждал по крайней мере отпуск, и во многом это повлияло, должно быть, на то, что когда снова стало тепло, и в послеобеденной тишине Кувалда и Фома лежали себе по койкам и слушали, как где-то на улице шваркает метла, в боксе вдруг появилась Анита Владимировна Таптапова и сообщила, что завтра после анализов Фома может выписываться.

В эту ночь Фома и Ужвалда привязали Сергуню к стулу и намазали зубной пастой. К утру отвязали и помыли. Сергуня хотел обидеться, но не мог. Фома подарил ему свои кассеты, подарил недовязанную мочалку, потом передумал, отобрал и довязал, уменьшив, правда, наполовину её лохматость.

И утром под окном бокса уже стояла Вика, лысенькая - с волосами в сантиметр длиной, и в платье цвета маковой росинки. Она улыбалась до настоящего сияния, говорила, что подождёт, и Ужвалда скалил зубы из-за шторы.

Они недолго прощались с Фомой. Всё было уже решено, и Ужвалда уверил, что не будет противиться желанию Фомы принять участие в устройстве его судьбы. Лидия Кузьминична горячо прощалась, утёрла даже слезу умиления, они обменялись с Фомой подарочными мочалками, даже Аните Владимировне, которая так напрасно долго держала его в больнице и не применяла своего столь эффективного лекарства раньше, Фома подарил мочаль. Палёновой он посоветовал заняться медитацией, сказал, что она наиболее склонна именно к этому, и что медитация и раскрытие внутреннего потенциала придаст особый блеск её имиджу. Палёнова поверила и очень обрадовалась. Она искренне считала Фому замечательным собеседником, и теперь весьма грустила. Весь персонал отделения прощался с Фомой как с родным, и это им всем, которые даже на улицу, хоть на минутку, не хотели его пускать, Фома собирался крикнуть на прощанье "У, крокодилы!". А теперь он говорил растроганно "До свидания, нет, лучше прощайте, конечно" и махал рукой.

Когда Фома наконец вышел из корпуса и Вика обняла его на улице, от Фомы пахло хомячками. Он был другой, Вика даже растерялась, но Фома положил ей ладонь на макушку, поцеловал и сказал:

- Ты моя лыся. Вот и пойдём мы, что ли?

И они пошли. У въезда в больничный комплекс их ждали в машине друзья Фомы.

- Давай посмотрим. - сказала Вика.

Они обернулись. Ярко светило солнце предпоследнего дня лета, инфекционный корпус отбрасывал тень на морг, в окне бокса обезьянничал Ужвалда.

Вика помахала рукой. Затрепетало платье цвета маковой росинки, красивее которого Ужвалда не видел никогда в жизни. Ему хотелось плакать по нежной лысенькой девочке, ему хотелось вернуть Фому, и Кувалда лишь выл в голос, улыбаясь и широко размахивая руками.